Соседи - Коруд

жутко. — Варик первый: отказываются шлюхи, наркоманки, бомжихи и пьяницы. А гены-то передаются. «Яблочко от яблоньки», м-м-м? Да-а-а, кла-а-а-асс…. Как тебе такое, Илон Маск? Варик второй: это что-то, значит, в нас не так, мы где-то сломаны. И ведь, сука, блядь, не поспоришь! На выходе все равно уроды. … … … Вот ещё помню, как она нам сказки рассказывала, спать нас укладывая: «Своим мамкам вы оказались не нужны, а нам тут нужны, что ли? Избавиться бы от вас побыстрее, сил нет. Жаль, утопить нельзя, иногда очень хочется. Особенно тебя!». И на меня как зыркнет. «Ты как ящик этот… как его… Пандоры. Не знаешь, что из тебя вылезет», — говорила мне. … … … Я же подкидыш, наверное, поэтому так считала. У неё еще такое родимое пятно на пол-лица было, я её боялся очень…

Раздался протяжный сдавленный стон, будто резко голова у него затрещала. Тому плохо там было — судя по всему, совсем одному. Это сообщение оборвалось, но Улю, зажавшую рукой рот и пытавшуюся таким нехитрым образом придушить в себе рыдания, пока не прибежала перепуганная мама, уже ждало следующее.

«Сама напросилась…»

22:55 От кого: Том: [аудиосообщение] Чувствовали, короче, свою безнаказанность, бардак такой там тогда творился, пиздец. Помню, как на кровати раскачивался, ну, вроде как себя успокаивал, а кровати эти скрипели адски. … … … И тогда они приходили, матрас на пол швыряли и орали: «Тут твое место». Как собаке… … Даже собаки такого не заслуживают. … … … До сих пор иногда в кошмарах снится. Моя приёмная мать себя положила на то, чтобы я не чувствовал себя отбросом, который… В общем… Недостойным воспитанного общества. Но её больше нет и иногда снова накрывает. … … … Её не хватает…

Повисла долгая, тяжёлая пауза. Уля ощущала себя в плотной вате, к горлу подкатила тошнота. И приёмную мать он потерял. «Её не хватает». Какая страшная судьба… Воображение рисовало молодого парня, лежащего на кровати в тёмной комнате и глядящего в потолок. А телефон его наверняка валялся где-то рядом в режиме аудиозаписи. Наверное, его потолок кружится… Её — кружился. Её потолок на неё падал.

— Воспиталки у нас вообще были классные. Только попробуй пасть свою [поганую?] разинуть. Заставляли горячий чай пить прямо из ладоней. Сажали голышом на стул посреди столовки, да-а-а… Порки показательные устраивали … … Выгоняли в одних трусах на мороз … … … подумать о поведении. Или в кладовке с крысами на ночь запирали. У нас там крысы знаешь, какие были? М-м-м… Ненавижу. … … … Крыс. … … … Одного пацана однажды в [мешке?] вынесли в лес… Бля-я-я… Ты сама этого захотела. … … … Текучка там была постоянная: сегодня одна, завтра вторая, мы прямо подсознательно понимали, что даже если вдруг добрая, привязываться нельзя — уйдет. Сдастся и уйдет. … … … Я им в глаза старался не смотреть.

— Один раз всё-таки поверил и привязался. Была там одна нянечка, даже имя её помню — Зульфия… … … Хм… Вот она меня почему-то среди всех выделяла. Могла по голове погладить, на руки взять… — мёртвый голос внезапно дал дрожи, послышался протяжный, шумный выдох. И еще один. — Тебе, может, смешно или дико это слышать, ты к такому привычная, а мы ничего этого не знали. Ну и вот… В общем… В общем… Да бля, Элис, какого черта ты это устроила, а?.. — простонал Том. — Она стала говорить, что к себе меня возьмет, [буду жить с ней?]. Мне тогда четыре было, я уши развесил, даже мамой стал её называть, привязался как щенок, ждал её, как мать родную не ждал. Каждому слову верил. Первый и последний раз там «мама» у меня была. В общем, вселила в меня надежду эту… Что… А потом сказала, что … … … не может взять, потому что у самой трое, четвертого ждёт и совсем тесно будет. И уволилась. И не пришла больше. … … … Не вернулась за мной. … … … В общем, вот так. Как-то… … … … Кстати, читать меня она учила. Увидела интерес к книжкам. … … … Читать мне нравилось: можно было спрятаться от реального мира в совсем другом. Светлом. Добром. Что бывает свет и добро, я оттуда узнал.

— Помню, как к комиссиям готовились: драили всем составом весь детдом: полы, стены, окна, двери, [унитазы?]. … … … Потолки, блядь, только не драили — не дотягивались. В ледяной воде. У нас там другой и не было. Еле тёпленькая или лёд. … … … Из всех щелей дуло, холодно было пиздец, особенно зимой. Газетами затыкали. Всегда в тряпье, как [цыганята?] какие-то, а как большие дяди или потенциальные родители приходили, так рожи наши чумазые отмывали, одевали … … … Даже обувь выдавали новую, почти по размеру. Девчонкам косички заплетали такие тугие, аж глаза у них слезились. И смотры устраивали. … … … Они приходили, а мы блестели перед ними начищенными физиономиями, как пятаки. Я это всё не любил. Они там сватали всех. Почти … … … Кроме меня … … … Про меня прямо говорили, что я подкидыш и чёрт знает, какие у меня там гены и болезни. «Вы же понимаете…», — слабо передразнил Том кого-то.

Его голос, еле слышный, вновь стал ровным: в нём снова звучало полное смирение и принятие. Выровнялось дыхание. Этот монотонный монолог Уля слушала с закрытыми глазами, грудную клетку разрывало, слёзы текли ручьем, она не могла их остановить. Кап-кап. Ей казалось, что, должно быть, он истерзан, раз говорит о таких жутких вещах с таким пугающим равнодушием. Лишь иногда из него пробивалось и становилось понятно, что боль жива.

— [Медосмотр?] помню два раза за восемь лет, и то для галочки. На восьмом году я потерял надежду, что меня возьмут. Они уходили, а мы — назад в свои обноски казенные……. Выдавали ботинки чуть ли не раз в год, если они у тебя развалилась — твои проблемы, решай, как умеешь. [Клей?], шей, чё хочешь — других нет. … … … Вообще, у нас не принято было эмоции показывать, плакать там, жаловаться или ещё что, это слабостью считалось. Ты не мог быть слабым, нельзя. Ты должен был уметь подавлять эмоции, и мы подавляли. Так хорошо научились подавлять, что я до сих пор не могу себя заставить их показать.

— [Жрать?] хотелось постоянно, — апатично продолжил Том. — В столовке видели только