Черная книга секретов - Фиона Э. Хиггинс

Наутро меня разбудили пронзительные вопли, которые неслись со второго этажа. Взбежал я наверх и вижу: папаша так и корчится, так и извивается на кровати. Рожа у него вся пошла гнойными пупырями, пот катился градом, пыхтел он, как загнанная лошадь, и то и дело хватался за живот и принимался вопить как резаный. Я сбегал за доктором Моргсом, но к тому времени, как тот пришел, было уже ясно: папаша не жилец.

Доктор осмотрел его и руками развел.

— Похоже на сердечный приступ, но только вот откуда же бубоны? Странно, очень странно, — сказал он. — Скажи, Горацио, а не кусала ли мистера Ливера крыса?

Сердце у меня заколотилось, я весь покраснел. Как ни называй эту хворь, но я-то знал, что крыса папашу не кусала, скорее, наоборот, — это он, сам того не ведая, полакомился крысятиной. Той самой, которая была в начинке вчерашнего пирога. А может, на него и другой какой ингредиент подействовал. Рецепт-то был простой: любая падаль в него годилась, и не только мясо — когти, шерсть, клюв, все прочее. Крысы в начинке точно были, а еще парочка дохлых мышей, сколько-то жуков-навозников, червяки разных мастей, уховертки, ну и раздавленная жаба, которую я подобрал на улице.

Мучился папаша долго, целый день и еще целую ночь, а я сидел при нем и клял себя за тупоумие. Ведь я думал просто его наказать, а отравить вовсе и не хотел.

Но он помер.

Когда он испустил последний вздох, я был рядом. Что я чувствовал? Все сразу: и раскаяние, и вину, и ярость. Я закрыл ему глаза, натянул на мертвое лицо простыню и пошел за доктором.

Тот явился к нам и даже саквояжа своего не раскрыл и осматривать тело не стал, сразу сказал:

— Сердечный приступ.

С тем и ушел.

Местные, конечно, горевали.

— Как же мы будем жить без Стентона? — голосили они. — Кто теперь будет представлять деревню на ярмарках?

— Ну, я могу попробовать, — предложил я, а они в ответ воззрились на меня так, будто я — хрящик, который они обнаружили в грошовом пирожке.

Как папаша помер, жизнь моя стала получше. Но вот чего я не ожидал — это что меня совесть замучит. И еще я не предусмотрел, что Иеремия Гадсон этого случая так просто не оставит.

Через несколько дней после похорон Гадсон пришел ко мне в лавку. С того рокового ужина он появился впервые. Вид у него был хуже некуда: сам белый, как сало, а глаза кровью налиты.

— У меня к тебе дельце, — сурово начал Гадсон. — Или лучше сказать — тельце?

С этими словами он протянул мне раскрытую ладонь, на которой лежал крысиный коготок — ни с чем не перепутаешь.

— Вот это вот застряло у меня в зубах после твоего угощения! — объявил он. — После твоего пирога, от которого я хворал целых три дня. Того самого пирога, от которого окочурился твой отец. То-то я смотрю, быстренько ты его схоронил!

Сердце у меня в груди прямо-таки замерзло, однако я выдавил, заикаясь:

— П-п-пирог, мистер Гадсон? Не п-п-понимаю, какой такой п-п-пирог?! Если отец им отравился, вы-то отчего живы и здоровы?

Гадсон сощурился, будто целил в меня из ружья.

— Видать, потому, что вся отравленная крыса, которую ты сунул в пирог, досталась твоему отцу.

Тут он перегнулся через прилавок, и я услышал, как у него разит изо рта.

— Смотри мне, я теперь с тебя глаз не спущу! — пригрозил Гадсон.

И ушел, прихватив с собой две первосортные отбивные и хороший кус баранины, но побрезговав пирогами. Заплатить он, разумеется, не заплатил, а поскольку я и пикнуть не посмел, Иеремия понял, что он прав.

О, судьба, как ты коварна и жестока: одного моего мучителя ты отправила на тот свет, но второй остался жив и мучит меня. Да, Гадсон теперь заходит ко мне еженедельно, берет все, что ему приглянется, — лучший товар, конечно, — то гуся, то бифштекс, то парочку фазанов. Но надолго ли его устроит такая мзда за молчание? И что станется со мной, когда он проболтается? Знаю, я поступил скверно, но неужели мне страдать всю оставшуюся жизнь? Неужели эти пытки никогда не кончатся?

Я не из бессовестных негодяев и стыжусь содеянного, но сколько еще смогу вытерпеть эту пытку, не знаю. С самых похорон отца нет мне ни сна, ни покоя.

Ладлоу отложил перо, аккуратно накрыл исписанную страницу промокательной бумагой и захлопнул книгу.

— В моих силах облегчить ваши муки, — веско произнес Джо Заббиду, глядя прямо в измученные глаза Горацио Ливера. — Клянусь, ваш секрет теперь надежно спрятан на страницах этой книги.

Мясник глубоко вздохнул, и складки у него на лбу постепенно разгладились. Глаза у него заблестели, он широко, смачно зевнул.

— Мне уже вроде полегчало, — признался он и встал.

Однако, увидев деньги, который протянул ему Джо, мясник заколебался. Сумма была изрядная.

— Мистер Заббиду, так ведь это я должен вам заплатить — так мне кажется! — смутился Горацио.

Ростовщик спокойно покачал головой:

— Вовсе нет, мистер Ливер. Сделка наша честная.

— Что ж, хорошо. — Мясник взял деньги и направился к выходу, но на пороге замешкался. — Клянусь, никогда больше не стану печь пирогов с такой начинкой, но… в последнее время у меня частенько бывает искушение повторить тот пирог с крысами и прочим. Каждый раз, как ко мне в лавку, точно к себе домой, вваливается Иеремия Гадсон, надушенный и разряженный в пух и прах, меня так и подмывает накормить его кой-чем пикантным.

— Придет день, когда этот человек перестанет вам досаждать, — пообещал Джо. — Он своей участи не минует. Наберитесь терпения.

Ростовщик проводил гостя до дверей. Ладлоу остался сидеть за столом и не произнес ни слова. Исповедь мясника напомнила мальчику кое-что такое, о чем он и рад был бы забыть, да не мог. Кто-кто, а Ладлоу Хоркинс хорошо знал, каково быть сыном жестокого отца. Да, не повезло Горацио Ливеру — сурово с ним обошлась судьба, сделав его отцом такое чудовище. Но неужели бедному мяснику на роду было написано стать убийцей?

Джо Заббиду постоял на крыльце, глядя, как Горацио Ливер шагает к дому. Дождался, когда тот вошел в мясную лавку и когда погас свет в окне второго этажа. Джо удовлетворенно улыбнулся. Сегодня мясник будет спать крепким сном. Но кое-кто в деревне будет бодрствовать.

Глава девятнадцатая Беспокойная ночь

Пока Джо Заббиду выслушивал исповедь Ливера, Иеремия Гадсон маялся без сна в своей мягкой постели. Раньше, до того, как в деревне появился этот удивительный ростовщик, свет в окнах Гадсона после полуночи горел редко. Бессовестные люди всегда спят крепко, и Иеремия храпел себе да храпел ночь за ночью, да так оглушительно, что служанке Полли на чердаке было не уснуть. Храпел и знать не знал, что по его милости большая часть обитателей деревни не спит, страдает, мечется.