Случайная женщина - Марк Криницкий

— Вот у кого сейчас полны карманы денег.

Смеялись не потому, что это было смешно, а потому, что глупо и рассчитано на то, что все будут смеяться.

И было неприятно видеть, с какою торопливостью Васючок брал карты. Можно было подумать, что для этого именно момента он жил и работал целый день. Вчера Варвара Михайловна нарочно сказала ему:

— Ты бы остригся.

И он сейчас же остригся, хотя, правда, дипломатично, в скромных размерах. Впрочем, он и в других отношениях тоже получил довольно широкую конституцию: надел белый жилет и купил совершенно невероятный, глупый галстук. Кажется, он давно уже не был так счастлив, как теперь. Ложился спать поздно, в два часа, и ужасно много курил. Но это нисколько не отзывалось на его здоровье. Было противно видеть, что он выглядел сейчас гораздо бодрее и моложе. Однажды за картами он даже пытался принять участие в общем шуточном разговоре и рассказал такую глупость:

— У нашего больничного провизора, Семена Исааковича, довольно странная фамилия — Сур. У этого Сура есть жена, которая, как говорят, сошлась с нашим молодым ординатором Алексеевским. По этому поводу у нас возгорелся на днях спор о любви и браке, и наш почтеннейший Виктор Михайлович изрек: «Законный брак, это — суррогат любви, а не любовь». Но дело не в том. При разговоре был Алексеевский. И вдруг Ионин сказал: «Знаете, почему брак есть суррогат? Потому, что Сур рогат».

И Васючок поспешно и тоненьким голосом рассмеялся. Но его никто не поддержал, так как игры слов сразу не поняли, а когда поняли, то она показалась ужасно глупой.

— Не соблаговолите ли вы нам объяснить, в чем здесь соль? — спросил Спиридон Петрович. — Почему выходит, что суррогат рогат? И почему это смешно?

Софья Павловна стала защищать каламбур.

— Как ты не понимаешь? Рогат вовсе не суррогат.

Васючок начал объяснять, но вышло еще хуже.

— Рогат не суррогат, а рогат Сур. Сур рогат.

— Замолчите же! — крикнула Варвара Михайловна.

Ее охватила опять та самая нестерпимая, отвратительная дрожь, которая появилась у нее тогда, в первый раз, когда она шла с Раисой на бульвар.

— Какая глупость и пошлость! По-моему, если не умеешь рассказывать анекдоты, то лучше молчать.

— Да, но кто же, в таком случае, рогат? — упорствовал Спиридон Петрович.

Варвара Михайловна заткнула уши пальцами.

— Я приказываю вам обоим замолчать!

Ею начинал овладевать, подступая спазмами, бессмысленный, безудержный хохот. Она кусала губы и старалась подумать о чем-нибудь серьезном и печальном. Это хорошо испытанное средство.

«Васючок совершенно явно ухаживает за Раиской», — пришло ей первое на мысль, и она старалась внимательно следить за его жестами и мимикой. Теперь это было совершенно очевидно. Он говорит только с нею, смотрел исключительно на нее, даже сдавал ей карты медленнее, чем прочим.

С отвращением Варвара Михайловна подумала о том, что завтра ей принесут новое платье от мадам Тарро. Это было очередное безумие. Хорошо, что Васючок ничего не понимает в подобных тонкостях: будет ли на картонке стоять Анна Волкова или мадам Тарро.

Внезапно до тошноты показался отвратительным табачный дым. Неужели в самом деле?

Она бросила карты и встала из-за стола.

— Мне немного дурно.

Ей не хотелось верить. Правда, некоторые признаки говорили за это. Ах, уж нет ничего хуже, как начать заниматься своим туалетом и сшить новое выходное платье! Самая верная примета.

Встревоженные, все повставали с мест.

— Нет, нет, продолжайте без меня. Это сейчас пройдет.

— Надо отворить форточку. Здесь слишком накурено, — говорит Раиса. — Может быть, ты, Варюша, выпьешь валериановых капель?

— Стакан холодной воды, прямо из водопровода, вполне заменяет валериановые капли, — говорит, энергично отдуваясь, Спиридон Петрович. Он нажимает кнопку звонка и приказывает Агнии принести стакан самой холодной воды. Васючок отворяет целое окно. Пахнет весенним холодом и распустившеюся зеленью. Мучительный озноб охватывает плечи. Подают воду, тоже холодную, в запотевшем стакане, прямо из водопровода, «заменяющую валериановые капли». Она берет дрожащею рукою стакан и вдруг чувствует новый припадок смеха.

— Это суррогат? — спрашивает она Спиридона Петровича.

Но на нее смотрят со страхом. Какие они все отвратительные, нечестные, подлые!

Зубы ее стучат о край стакана, и вдруг стакан вырывается из рук и падает с легким звоном на ковер, заливая грудь и юбку. В глазах темнеет…

…В себя она приходит уже на постели. Над нею стоит Васючок в жилетке, без сюртука и озабоченно считает пульс. В лице у него непритворный страх и нежная, трогающая ее сейчас забота. Ведь не правда ли, он не мог знать, что она придет в себя и откроет глаза именно сейчас? Значит, он не мог приготовиться и нарочно сделает такое лицо? Он ее любит. Какое невероятное счастье! И разве за сознание такого счастья не стоит заплатить долгими днями отчаяния и разных безумств? О, стоит, бесконечно стоит! И таким смешным кажется ей сейчас все пережитое за эти дни: и неожиданный приезд Дюмуленши, которая теперь почему-то сделалась Раиской, и дикое обращение Васючка по телефону к Софье Павловне, и то, что она с Дюмуленшей теперь почему-то на «ты». Она глядит внимательно на Васючка, и ей хочется опять смеяться и сказать ему:

— Ты — суррогат.

Но она нарочно сдвигает брови, и, изо всех сил удерживая рвущийся хохот, сурово говорит ему:

— Я опять беременна.