Развод. Зона любви - Ульяна Соболева

куда-то в тарелку с рыбой и молчит. Его лицо спокойное, но слишком пустое. Как будто это не слова обо мне и не слова о нас. Я знаю его слишком хорошо, чтобы не почувствовать это отчуждение. Я пытаюсь говорить дальше, но ком в горле становится всё больше.

— Мы вместе преодолели столько трудных моментов. Бывало тяжело, но мы всегда находили способ оставаться семьёй. Я горжусь нами. Я горжусь тобой, Виктор. Мне сорок пять, а я чувствую как будто мне двадцать.

Я улыбаюсь, но эта улыбка больше похожа на маску. Дети аплодируют, Марина слегка трёт мне руку, как будто хочет поддержать, но я замечаю, как её глаза косо косятся в сторону отца. Она тоже чувствует это — что-то не так.

Виктор кивает ещё раз, бросает короткий взгляд на меня, но сразу же опускает глаза обратно в тарелку. Я замечаю, как его рука скользит к телефону под столом. Он быстро проверяет экран, почти незаметно. Почти. Но я вижу всё.

Это уже не случайность. Это бьёт меня в самое сердце.

Я сжимаю зубы, чтобы не спросить: «Что там, Виктор? Что может быть важнее меня?» Я молчу, потому что, если я заговорю, то потеряю контроль. А если я потеряю контроль, я уже не смогу остановиться.

— Мам? — тихо спрашивает Марина, наклоняясь к моему уху. Её голос — это едва слышимый шёпот, но в нём столько тревоги, что у меня внутри всё переворачивается. — С папой всё в порядке?

Я делаю вид, что её вопрос не задел меня, хотя от этих слов у меня сдавливает грудь. Я боюсь, что сейчас взорвусь. Я беру её за руку и мягко сжимаю. Улыбаюсь так, как умеют только матери, когда не хотят, чтобы их дети знали, что внутри всё рушится.

— Конечно, всё в порядке. Просто по работе звонят.

Она не верит. Я вижу это в её глазах. Она знает меня слишком хорошо. Но я держусь, потому что не могу позволить ей увидеть мои трещины.

Виктор откидывается на спинку стула и берёт вилку в руки, будто просто решил попробовать кусок рыбы, но я вижу, как его пальцы сжимаются слишком крепко. Он знает, что я чувствую это. Он знает, что я вижу его насквозь. Но он ничего не делает.

Я отпускаю руку Марины, снова делаю глоток шампанского и чувствую, как оно обжигает горло. Боже, я не хочу этого знать. Я не хочу знать, что происходит с моим мужем.

Но теперь, сидя за этим идеально накрытым столом, я понимаю: эта трещина больше, чем я думала.

Снаружи позвонили. Кто-то пришел.

* * *

Я вздрагиваю и автоматически бросаю взгляд на часы — слишком поздно для гостей.

— Я открою, — говорю я и встаю со стула. Сердце бьётся быстро, но я заставляю себя успокоиться. Может, это сосед, попросить соль или пожаловаться на музыку.

— Может…поздравить пришли или принесли цветы. — говорит Марина.

Звонят настойчиво. Я выхожу по узкой дорожке к калитке, открываю, и всё внутри меня вздрагивает.

Передо мной стоят четверо полицейских в форме. Холодные лица. Никакой улыбки, никакого объяснения, только деловой тон и документ, который мне суют прямо в лицо.

— Анна Викторовна Брагина?

— Да, — мой голос трещит, как старое стекло.

— У нас ордер на обыск и арест по подозрению в финансовых махинациях и хищении крупных денежных средств через семейный бизнес.

Я не понимаю слов. Они звучат, как шум телевизора на заднем плане, в который ты не вслушиваешься. Обыск. Арест. Хищение. Семейный бизнес.

Я слышу, как бокал выскальзывает из моей руки и разбивается о дорожку, разлетаясь осколками. Звук возвращает меня в реальность, но ненадолго. Я открываю рот, но из него вырывается только:

— Что? Нет. Это ошибка. Это какая-то ошибка!

Офицеры проходят мимо меня в дом, как будто я — пустое место. Я пытаюсь их остановить, кричу:

— Подождите! Остановитесь! Виктор!

Я оборачиваюсь и вижу его. Мой муж стоит в холле, напротив лестницы. Его лицо бледное, губы сжаты в тонкую линию. Он не двигается. Он просто смотрит.

— Виктор, скажи им! — Я хватаю его за руку, но она ледяная, как будто он уже не живой. — Скажи им, что это ошибка!

Его пальцы отодвигаются от моих так осторожно, как будто я яд.

Полицейский подходит ближе и спрашивает его:

— Господин Брагин, вы знали о финансовых махинациях вашей жены?

Я смотрю на Виктора. Я молюсь, что сейчас он посмотрит на меня, возьмёт мою руку и скажет, что это чушь. Что это ошибка. Что мы вместе разберёмся. Он же мой муж. Мы женаты уже 25 лет. Он клянётся мне в любви каждое утро, когда пьёт кофе.

Но он тяжело вздыхает.

— Нет, — говорит он ровным голосом, но я слышу в нём усталость. — Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Как и вы.

У меня холодеют пальцы, колени подгибаются, и я хватаюсь за его плечо, как утопающий за спасательный круг. Но его плечо холодное, и он отступает на шаг назад.

— Ты знал, — шепчу я. Горло пересыхает, а голос срывается так тихо, что я не уверена, услышал ли он меня. — Ты знал… и молчал?

Виктор не смотрит на меня. Он смотрит куда-то мимо, на пол, на стену — куда угодно, только не в мои глаза. Как будто я перестала существовать.

Я оседаю на колени прямо на пол прихожей, хотя даже не помню, как упала. Моё платье собирается складками, туфли впиваются в щиколотки, но я ничего не чувствую. Только боль в груди. Дети молчат. Не двигаются…Марина смотрит на меня, на отца.

— Это какое-то недоразумение. Папа не молчи.

— Увы это правда! — кивает он…

Мир рушится. Я больше не слышу команд офицеров, не вижу, как они вытаскивают документы из шкафа. Я слышу только его слова, снова и снова: Я сам недавно узнал. Я в шоке, как и вы.

Сколько времени он знал? Неделю? Месяц? А может, с самого начала? Он всё это время спал со мной в одной кровати, смотрел мне в глаза и молчал. Он предал меня так тихо, что я даже не заметила, когда это случилось.

Полицейские надевают на меня наручники. Металл холодит кожу. Я не сопротивляюсь. Мои глаза всё ещё прикованы к Виктору. Он даже не пытается вмешаться.

Глава 2

Его слова впиваются в меня, как нож, разрывая всё внутри.

— Я не мог представить, что ты способна на такое.

Я слышу его