432 часа - Джессика Гаджиала

— И ты любишь своего парня, — напомнила я ему.

— Да, — сказал он, и его лицо смягчилось при упоминании человека, от которого я слишком часто держала его подальше. — В любом случае, я смог перенести твои утренние встречи, так что ты могла бы успеть на тот осмотр, который откладывала вот уже семь месяцев, — сказал он, неодобрительно подняв брови.

— Я ненавижу врачей, — проворчала я раздраженно, но ничего не могла с собой поделать.

— Поверь мне, я знаю. Я уже четыре раза переносила встречу. Я никогда не встречал человека, который бы с радостью ходил на прием к стоматологу, без лишнего нытья, но вот так откладывал свой ежегодный осмотр.

— Кэм, я люблю тебя. Но есть одна, вещь, в которой у тебя нет привилегии, которая есть у меня, — сказала я ему, пожимая плечами.

На это его брови опустились, когда он посмотрел на меня.

— Я всегда знал, что ты чертовски самовлюбленная. Включая твое тело, — сказал он, качая головой.

Он не ошибся.

Мне потребовалось много времени — на самом деле, вся моя чертова жизнь, — чтобы смириться с тем, что я никогда не стану одной из худышек, что я не так сложена, что независимо от того, насколько беспорядочным было мое питание, мое тело решило придерживаться дополнительной диеты.

Но я действительно смирилась с этим.

И я действительно любила свое тело.

Как бы то ни было, не все любили.

— Я люблю. Но я даже не могу объяснить, как быстро врач, сказавший мне, что мой ИМТ не соответствует норме, перечеркивает годы любви к себе.

— ИМТ — это полная чушь. Он был создан математиком, а не врачом, — разглагольствовал он, явно взволнованный. — И использовался он только для мужского тела. Он не учитывает сиськи, задницу и бедра, которые есть у женщин.

— Ты это знаешь, и я это знаю, но вся медицинская отрасль, похоже, совершенно не обращает на это внимания. И я просто не хочу снова слышать это дерьмо, так что я лучше просто пропущу визит.

На это Кэм глубоко вздохнул.

— Ладно. Слушай. Я отменю его в последний раз. И я проведу тщательное исследование, чтобы найти тебе врача, который не будет нести подобную чушь. Тогда ты пойдешь?

— Я думаю, если ты сможешь найти этого доктора-единорога, то да.

— Хорошо. Хорошо. Тогда я не подпускаю тебя к ванне и китайской кухне без веской на то причины.

— А я не пускаю тебя к твоему аппетитному парню. Иди домой. Увидимся утром, — сказала я ему, тогда еще не зная, что этого не произойдет, что к утру я окажусь в больничной палате, подключенной к аппаратам, под суровыми взглядами всех, кто будет проходить мимо меня, абсолютно без понятия, того что, черт возьми, со мной случилось.

Все, что я помнила, это как садилась в свой автомобиль, а затем ехала к себе домой.

У меня были смутные воспоминания о том, как я включила воду в ванной, как давала бутылке красного подышать на кухонном столе, затем услышала звонок в дверь.

Наверное, доставка китайской кухни.

В этом смысле я была человеком привычки.

С понедельника по среду это всегда было что-нибудь полезное. Суши, салаты, новое модное веганское заведение в нескольких кварталах отсюда.

Затем по четвергам я ела китайскую еду, мое тайное удовольствие. Потому что ничто так не помогало мне пережить еще один день рабочей недели, как огромная порция лосося, горячая ванна и бокал-другой хорошего красного вина.

Мысленно я видела, как иду к двери.

Однако после этого все просто… исчезло.

У меня больше ничего не было.

Ничего, кроме почти смертельной дозы наркотиков в моем организме и глубокой раны на запястье под несколькими слоями марли.

Я не была склонна к самоубийству.

Мне было все равно, что, черт возьми, говорили врачи.

У меня была прекрасная жизнь.

Даже отличная.

Я проживала отличную жизнь.

И я понимала это. Были прецеденты, когда богатые, успешные люди, у которых было все, что мог предложить этот мир, прятались за маской счастья и в конечном итоге кончали с собой.

Это случалось.

Возможно, это даже случалось достаточно часто, чтобы они не верили мне на слово, когда все выглядело так однозначно.

Но я бы никогда, ни за что не покончила с собой.

Не имело значения, что случилось, что мне сказали, как вы, возможно, разрушили мою жизнь.

Понимаете, они не могли этого знать, им было бы все равно, если бы я им рассказала, но моя лучшая школьная подруга покончила с собой в общежитии колледжа, когда мы учились на первом курсе.

Я никогда не испытывала такого горя ни до, ни после.

По сей день я ловлю себя на мысли о том, что хочу позвонить ей и рассказать что-нибудь, посмеяться ха чашкой кофе или пойти прогуляться под дождем, чтобы «успокоить наши души».

Я никогда не хотела, чтобы кто-то еще переживал такую потерю, как я. Нет, если бы я могла с этим что-то сделать.

Я просто… не стала бы этого делать.

Я бы и пытаться не стала.

Ничего.

Я понятия не имею, что на самом деле произошло, но я должна была выяснить.

Через семьдесят два часа, очевидно.

Я даже не могу объяснить, насколько невозможно было исчезнуть на три дня.

А если когда-нибудь выяснится, что меня заключили против моей воли?

— Черт, — прошипела я, проводя рукой по лицу.

Мне нужна была помощь.

Но моей сумочки и телефона нигде не было.

И довольно скоро я поняла, что произойдет дальше.

Меня собирались переодеть и в течение трех дней не допускать ни к кому, кроме персонала психиатрического отделения.

Оглядевшись по сторонам, я заметила, что одна из дам, которой было поручено следить за нами, «сумасшедшими», что-то делает в своем телефоне.

Я сунула руку под простыню и обнаружила, что мои умные часы все еще у меня на запястье.

К ним был привязан один контакт.

Кэм.

Сделав глубокий вдох, я приложила все усилия, чтобы отправить сообщение, не привлекая к себе внимания.

Помоги. 5150. Я этого не делала.

Это было лучшее, что я смогла придумать, прежде чем женщина снова посмотрела в мою сторону.

Если и был кто-то в мире, кто мог бы мне помочь, так это Кэм.

Он постучится в двери каждого адвоката, каждого судьи, каждого человека, который мог попытаться вытащить меня из этой