После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

А в итоге что?

Я защищала ее. Говорила, что она хорошая, просто, ну вот такая, какая есть. Мы с ним даже как-то ссорились, ругались на эту тему, и в свое время мы пришли к выводу, что она моя сестра, и другой у меня не будет, и он все же воздержится от комментариев в ее сторону.

Он воздержался.

Он воздерживается сейчас.

И все потому, что он просто с ней спит.

Она стала его содержанкой.

Он не хотел бы рядом с собой такую, как она, поэтому у него есть я, но видимо, чего-то ему не хватает, раз в итоге в его постели еще и она.

Я смотрю на них, у меня сердце перестает биться. Перестаю дышать, у меня легкие горят. Чувствую, как мне больно и плохо, но не могу сделать этот проклятый вдох. У меня в горле такой ком, который невозможно пробить. Я пытаюсь вдохнуть, хочу, но из горла выходит лишь сиплый хрип.

И тут они обращают на меня внимание.

Сначала они замирают, а потом Ира слазит с него, натягивает одеяло на грудь, поворачивается ко мне лицом, и нет в ее глазах ни шок, ни разочарование, ни страх, ни раскаяние, а ликование, наглое, жестокое ликование.

Неужели это не он написал записку? Неужели не он прислал эти цветы и ключи? Неужели это не квартира, которую он собирается покупать сыну, а квартира, которую он снимает для них, или, возможно, он даже купил ее для них?

Неужели это все она подстроила, и он сейчас в таком же шоке и растерянности, как я? Перевожу взгляд с нее на него, и да, в его глазах нет стыда, нет раскаяния, в его взгляде удивление он не понимает, что я здесь делаю. Он не злится на то, что я застала их, он просто раздосадован, что все его планы рухнули. Да, наверное, именно так, он просто раздосадован и все.

— Ева. Что ты здесь делаешь? — с таким пренебрежением в голосе бросает муж, с такой усталостью от меня, что я наконец-то вырываюсь из объятий оцепенения и могу сделать чертов вдох с хрипом, со свистом, немного закашливаясь от шока.

— Ты… мне… цветы… прислал? — говорю с паузами, потому что не могу быстрее, каждое слово дается с трудом.

Язык словно онемел, как после наркоза у зубного, когда дергают зубы мудрости, он просто еле ворочается, речь невнятная, никакая.

— В них записка была и ключи от этой квартиры. Я думала, ты купил ее для Матвея, не посоветовавшись со мной, и решил ее показать... А ты с ней… — снова перевожу взгляд на сестру.

Она сидит, улыбается, скалится, и сейчас я по-другому слышу ее слова о том, что у меня замечательный муж, о том, что мне надо внимательнее за ним следить, а то вдруг кто-нибудь уведет. Похоже, под «кто-нибудь» она в тот наш разговор имела в виду себя, предупреждала, а я не заметила, как все в нашей жизни изменилось.

Вижу, как Глеб хочет что-то сказать, а потом закрывает рот, поджимает губы и поворачивается к Ире.

Она за долю секунды меняет стервозный взгляд на жалкий, жалостливый, извиняющийся. Она признает свою вину, глядя ему в глаза, но при этом выглядит так, что ей хочется простить любые грехи, она всегда такой была, она с детства умела состроить такие глазки, за которые, ей кажется, можно простить все.

Но я так думала раньше, а сейчас, когда она в одной постели с моим мужем, якобы стыдливо прикрывает обнаженное тело, когда она украла у меня мою семью нагло, ни о чем не задумываясь, явно даже не сомневаясь в своем поступке, никакой взгляд не заставит меня ее простить.

Я ее ненавижу.

Я ее просто ненавижу.

Мне плакать хочется, меня слезы душат, но я не позволю себе ни одной слезинки пролиться, пока они смотрят на меня, пока они видят меня.

— Прости меня. Просто я так устала. Я так хотела, чтобы все наконец-то закончилось. Глеб, пожалуйста, только не злись на меня. Я... Ты... Ты скоро поймешь, почему я так поступила. Пожалуйста, Глеб, — она кладет руку ему на плечо, как бы гладит его, словно пытается утихомирить разъяренного зверя.

Все как в той поговорке, женщина и в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит, и сейчас конь на скаку — это мой муж. Он разъярен, его нужно обуздать, и она ловко это делает.

Он накрывает ее ладонь своей, я вижу, как его взгляд смягчается.

Я не знаю, как можно делать мне еще больнее, но у них это получается.

Каждое движение, каждое слово, каждый взгляд, они убивают меня снова и снова. Они словно забили кол мне прямо в сердце. Не с одного раза, а по чуть-чуть, медленно вводя его в меня. Или нож, да, их действия как нож в открытой ране, который проворачивают, берут и проворачивают медленно, верно, раз за разом, просто разрывая плоть, превращая ее в одно большое месиво.

— Мы с тобой позже об этом поговорим, — спокойно говорит ей и потом переводит взгляд на меня. Я понимаю, что сейчас его внимания буду удостоена я.

Он скажет мне что-то, а я не хочу его слушать, не хочу его слышать, не желаю. Нет, ни за что, никогда. Его слова, его взгляд, его поведение, они сказали больше тысячи слов, и нет, то, что он не встал, не начал говорить мне, что я все не так поняла, что это все не то, что я думаю, что просто попутал, это бы не спасло положение.

Я бы не прониклась, но если бы он так себя повел, он бы хотя бы не настолько сильно упал в моих глазах. Я бы смогла дать себе надежду, что ему хоть капельку жаль, что ему хоть на сколечко, но стыдно, а сейчас у меня нет такого. Я точно знаю, что ему плевать, точно знаю, что ему не жаль, потому что он ведет себя как настоящий козел.

По глазам вижу, он считает, что я должна молчать, принять все это и забыть, просто вернуться домой, счастливая встретить его. Но так не бывает.

— Не надо ничего говорить, Глеб, — успеваю начать и еще руку зачем-то приподнимаю, как бы прося его ничего не говорить. — Я желаю вам