Моя идеальная ошибка - Оливия Хейл

В зеркале мелькает мое отражение. Ни высокая, ни низкая. Черные волосы собраны в хвост, спадающий по спине. Боди2 оливкового оттенка, почти в тон коже, и короткий тюник3 из лайкры, созданный для изящества движений. Колготки. Пуанты.

Темные глаза и сжатые губы.

Не могу представить, что больше никогда не смогу здесь станцевать. Эта мысль просто не укладывается в голове, как кусочек пазла, который не подходит ни к одному из фрагментов. Я покачиваюсь, глядя в зеркало на собственные движения. Линии, думай о линиях. Держи голову выше. Вес на рабочей ноге. Поворот. Быстрее. Я вращаюсь и поднимаюсь на пуанты, наблюдая за отражением.

Это приятно. Правильно. Я знаю, как и что делать, несмотря на решение Мур и Антуана. Я рождена для этого.

Я танцую близ больших окон в глубине зала, где сквозь стекла льется солнце. Оно греет лицо. Я делаю пируэт4, и еще один — кручу быстрее, чем положено без разминки.

Подпрыгиваю, и в бедре вспыхивает боль. Я принимаю ее. Черт. Сломи меня. На этот раз я не отступаю. Если не суждено танцевать, не вижу смысла беречь суставы. Больше нет необходимости в осторожности, в том, чтобы экономить силы для вечернего спектакля.

Я не следую хореографии. Просто соединяю знакомые движения, которые знаю, как свои пять пальцев, и притупленная боль растворяется в отчаянии.

Музыки нет, но чудится, будто я все равно ее слышу, будто где-то на границе реальности плывет едва уловимая мелодия. Пара простых арабесков с бризе5, движения, вшитые в мышцы, в саму ткань тела.

Танцую быстрее. Ноги вытянуты, носки натянуты, руки напряжены, каждый мускул работает. Пот проступает на лбу из-за нарастающей в бедре боли. Ее невозможно игнорировать, выбросить из головы или запереть в ящике, где держу все хронические боли.

Но я не останавливаюсь.

Не когда тело молит прекратить. Не когда бедро словно охвачено пламенем. Может, вот в чем была ошибка. Я слушала, когда надо было идти вперед, сквозь боль. Толкать себя дальше.

Щеки мокрые, грудь болит, но я не останавливаюсь. Еще один пируэт и выброс ногой. И еще. И еще.

Острая, как нож, боль пронзает правое бедро, и я сбиваюсь на пол-оборота. Центр тяжести уходит, и я падаю на пол без малейшего намека на ту грацию, которую всегда велели сохранять.

Падение болезненно, но не так, как бедро. И нигде не горит так сильно, как внутри груди. Я провожу ладонью по щеке и понимаю, что плачу.

По пустому залу разносится звук тяжелых шагов, и чья-то рука ложится на мое плечо.

— Изабель? Ты в порядке?

Голос до боли знакомый. Я поднимаю голову и вижу мужчину в костюме, наклонившегося ко мне с серьезным выражением лица. Густые каштановые волосы коротко подстрижены, подбородок выбрит, а ореховые глаза смотрят строго. Уголки его глаз обрамлены парой тонких морщинок, а лоб парой линий, но они лишь добавляют благородства.

Сквозь боль меня пронзает удивление. Нет ни единой логичной причины, по которой он здесь. Почему его рука покоится на моем плече. Этот человек не из тех, кто просто появляется где попало. Он — один из самых влиятельных людей в городе. И по совместительству старший брат моей лучшей подруги, и старше на пятнадцать лет.

— Алек?

2. Алек

Мак притормаживает у Нью-Йоркской Академии Балета. Серое каменное здание в центре Манхэттена с посаженными по обе стороны от входа деревьями.

— Глушу или подождать? — спрашивает Мак.

Я хочу ответить «глуши». Судя по тому, с какими твердыми «нет» сталкивался мой ассистент всю последнюю неделю, не стоит расчитывать на долгие обсуждения.

— Жди, — бросаю я и выхожу из машины.

На ходу застегиваю пуговицы пиджака, вхожу в здание Танцевальной Академии и готовлюсь к бою.

Моя дочь — Уилла Харпер — захотела начать танцевать.

Новое увлечение, и после недели попыток записать ее в академию, которую ассистент считает лучшей в Нью-Йорке, мы так ни к чему и не пришли. Набор окончен, группы переполнены, и — если она новичок — придется ждать января, чтобы начать с остальными...

Нам откровенно морочат голову. Но я умею находить обходные пути. Люди всегда чего-то хотят, и чаще всего — денег. Мало кто не спросит «а насколько высоко», если ты готов заплатить за прыжок.

В холле Танцевальной Академии пахнет пылью, прогретой солнцем, и еще чем-то резким — то ли хвоей, то ли тигровым бальзамом6. За стойкой сидит юноша со скучающим выражением лица. Не старше девятнадцати, худощавый, в растянутой майке и с журналом в руках.

— Мне нужен руководитель детских групп, — говорю я.

— Дальше по коридору, четвертый этаж, — отвечает он, не отрываясь от чтения.

Я поднимаюсь по лестнице и выхожу в коридор, ничем не отличающийся от вестибюля. Потертый деревянный пол, стойкий запах... хвои? теперь чувствуется еще сильнее.

Прохожу мимо полуоткрытых дверей в пустые залы. Обеденное время. Если это и правда крупнейшая Нью-Йорская детская академия балета, неудивительно, что сейчас здесь пусто. Дети в школе, как и Уилла, которая уже вечером спросит про балет. Снова.

Когда она чего-то хочет, то становится как никогда упряма. И это, признаться, одно из моих любимых ее качеств.

Я слышу легкие шаги в одном из залов. Ритмичные, мягкие удары по полу. Кто-то танцует. Я всматриваюсь в сторону, откуда исходит звук и продолжаю идти.

Но резко останавливаюсь.

Одна танцовщица движется в пустом зале, словно плывя сквозь солнечные лучи, разливающиеся по залу. Крутится быстрее, чем, кажется, позволяет человеческое тело, нога взмывает вверх, будто не подчиняясь законам физики.

Это... завораживает.

Она скользит по полу, длинный черный хвост взлетает в воздухе, будто продолжая движения. Обтягивающий верх, короткая юбка, балетные колготки. Настоящее балетное одеяние. Оно вытягивает фигуру, делает ее высокой, легкой — как балерину из шкатулки сестры, ту, что крутилась под мелодию, которую я до сих пор помню. Конни ставила ее снова и снова.

Руки танцовщицы движутся плавно, но под кожей читаются мышцы. И при этом все выглядит легко. Будто она не танцует, а летит или плывет. Балерина взмахивает ногой, и на мгновение та оказывается идеально перпендикулярна телу.

Я вижу ее лицо в профиль.

Изабель.

Что? Рука у бедра сжимается в кулак, и я знаю, что должен уйти, но не могу. Каковы шансы? Она — лучшая подруга сестры, и за все эти годы мы пару раз пересекались, но ни разу не видел ее в таком свете.

Конни,