Любовь, как тыквенная пряность - Хейли Фрост

На этот раз она сама дает мне знак замолчать, включая камеру.

— Ты же знаешь, что я должен это сделать. — Свет на мгновение тускнеет, когда Джей проходит мимо двери, и мое сердце замирает, а страх быть пойманной скручивает мне живот.

Погоди-ка — почему, черт возьми, я должна чувствовать себя виноватой, из-за того, что меня поймают?

— Как только документы будут подписаны и срок аннулирования брака истечет, я разведусь с ней, заберу половину ее денег, и мы сможем быть вместе. Мы же об этом говорили, детка. Я делаю это для нас.

Каждое слово вонзается в мое сердце, как нож, словно я — последняя девушка, которая не успела убежать от убийцы.

Из всего на свете… дело в деньгах? Меня накрывает холодная волна, и я прикрываю рот рукой, а глаза наполняются слезами.

— Ненавижу, когда эта сука стоит между нами. — Я слышу звук чмокающих губ, и у меня подступает желчь. Черт, от одной мысли о том, что я целовала того же мужчину, что и моя сестра, все краски покидают мое лицо; руки дрожат от смеси отвращения и желания сломать ей нос.

— Я тоже, детка. Но я позабочусь о том, чтобы она обеспечила нам безбедную жизнь. Мы съездим в отпуск, о котором так долго мечтали, — за ее счет. Только представь: мы вдвоем на пляже на Гавайях, с коктейлями в руках, смеемся над ее жалкой жизнью. — Лорен берет меня за руку и ободряюще сжимает ее, наблюдая за мной краем глаза, вероятно, боясь, что у меня сейчас случится паническая атака. Ее опасения не были бы беспочвенными.

— Тебе же лучше. Мне нужно избавиться от этой мегеры. — Моя сестра делает глубокий вздох. — Двадцать восемь лет я мечтала о том дне, когда она исчезнет. Не могу поверить, что он почти наступил. — Они хихикают. Я заставляю себя дышать ровно. — Все благодаря тебе. Просто смешно, как ты обводишь ее вокруг пальца.

— Правда? — От его смешка у меня волосы встают дыбом. — Было почти слишком легко убедить ее отказаться от брачного контракта.

— Она не самая умная. Честно говоря, стыдно быть ее родственницей. Достаточно уделить ей немного внимания, и она будет бегать за тобой, как потерявшийся щенок, только без очарования.

Я резко вдыхаю. Она не так уж и неправа.

Она всегда затмевала меня. Мое детство прошло на шоу Мариссы, а я была низкооплачиваемым, эмоционально игнорируемым помощником продюсера, который должен был быть счастлив от того, что ему вообще разрешили там находиться. Даже на моих днях рождения она умудрялась уходить с большим количеством подарков, чем я.

— Иначе это было бы несправедливо, — говорила мама. Потому что, видимо, само по себе празднование моего дня рождения было уже скандалом.

Долгое время я надеялась, что меня удочерили. Черт, я бы даже смирилась быть ребенком от внебрачной связи. По крайней мере, это означало бы, что у них есть причина меня ненавидеть.

Но нет. Никаких тайных писем, никакой бурной предыстории. Только чистая, неприкрытая обида. Оказалось, что они просто ненавидят меня за то, что я существую.

Марисса была желанным ребенком, а они вели себя так, как будто я появилась из ниоткуда, без их участия. Если она получала тройку, то это была вина учителя. Если я получала четверку, то на неделю лишалась доступа к Wi-Fi и должна была «пересмотреть свои приоритеты».

Чем старше и самостоятельнее я становилась, тем хуже они становились. Я начала сниматься в тринадцать лет, чтобы уйти из дома; после школы я сразу отправлялась на пробы, привлекая родителей только тогда, когда мне нужна была их подпись, чтобы получить работу. Им даже это удавалось представить так, будто я просила у них пони. При этом они были рады забрать все мои деньги, пока я наконец не стала достаточно взрослой, чтобы открыть свой собственный банковский счет и достаточно хорошо подделывать их подписи.

— Ты должна быть благодарна за то, что у тебя есть крыша над головой. Вносить свой вклад — это меньшее, что ты можешь сделать. — Они говорили так всякий раз, когда я жаловалась, в то время как Марисса проводила дни, валяясь перед телевизором, вместо того чтобы ходить на занятия в университет или искать работу.

Все, чего я хотела, — это съехать. Я мечтала об этом годами, о том, как я буду жить лучшей жизнью, совершенно одна. Но всегда находилась какая-то причина, чтобы этого не делать. Дни рождения, Рождество, День Благодарения.

Как полная идиотка, я все еще жаждала их любви. Все еще складывая себя в тысячу эмоциональных фигурок оригами, надеясь, что они меня заметят.

И вот к чему это меня привело.

— Это жалко. — Жестокий смешок Джея возвращает меня в кошмарную реальность. — Она супер тупая. Верит каждому моему слову.

Как он смеет, блядь?

Мне хочется ворваться внутрь, высказать ему все, что думаю, и стереть эту самодовольную улыбку с его лица. Но Лорен крепче сжимает мою руку и поворачивает меня к себе.

— Нет, — резко шепчет она, и от этого маленького слова я сдуваюсь, как воздушный шарик, медленно сжимаясь в комок.

— Таких, как она, нужно использовать. Она всегда была посмешищем. Слишком эмоциональная и слишком скупая на деньги. — Марисса глубоко вздыхает. — Чертовски раздражает, что она добилась успеха, только после совершеннолетия. Мы с родителями нашли бы более практичное применение ее деньгам, чем она.

— Радуйся, что она их не потратила. Подумай о всех тех миллионах, которые она накопила для нас, — говорит Джей, все еще смеясь. — И мне не терпится побаловать тебя ими, детка.

Я смотрю на Лорен. Она видит, как в моих глазах назревает истерика. Я услышала достаточно.

Глаза жжет от слез, руки трясутся от гнева. Как я могла быть такой слепой?

От шуршания одежды за дверью меня чуть не стошнило. Не нужно быть гением, чтобы понять, чем они занимаются.

Трахаются в старой комнате Джея во время нашей помолвки.

Я знала, что Марисса меня ненавидит. Ненавидела то, что вдруг она перестала быть единственным ребенком. Но даже для нее это было новым падением. Я считала, что она уже достигла дна, но, черт возьми, она смогла опуститься еще ниже.

— Пойдем, — шепчет Лорен, оттаскивая меня от двери, словно от края обрыва.

Я следую за ней, но мой мир как будто обернут ватой. Стены надвигаются на меня, каждый смешок, доносящийся снизу, бьет,