Синие бабочки - Джек Тодд

позволяя той свеситься с камня, – один из худших экземпляров. Все внутри скручивается при воспоминании о ее криках, и единственное, чего мне хочется, – закончить и смыть с себя остатки ее грязной крови.

Я ошибся с выбором.

Убираю пинцет на дно кейса и достаю совсем другие иголки – короткие и острые. Они будут отлично смотреться на ее плоском животе и неплохо дополнят зияющую рану на тонкой шее. Тебе не хватает изящества, милая, но я все исправлю. Ты станешь хоть немного лучше и, быть может, мы еще повеселимся. Однако ни одна струна внутри не откликается, не приливает к паху кровь, и волна разочарования накрывает меня с новой силой.

Ты просто отвратительна, дорогая.

Еще одна иголка, за ней другая – на коже выступают последние капли крови, едва заметные в ночной темноте. Работать в такой обстановке та еще задачка, а времени все меньше: луна совсем скоро сменится несмелым солнцем, по трассе начнут все чаще ездить машины, и кому-нибудь вдруг может прийти в голову заглянуть и сюда.

А девчонка все равно выглядит недостаточно хорошо. Я бы убил ее второй раз только ради того, чтобы выплеснуть скопившееся внутри разочарование. Снова трахнул бы ее, да только бездыханное тело не вызывает у меня ничего, кроме злости.

Как же ее звали?

И без того хрупкий пузырь терпения лопается и разлетается на миллионы мелких капель. Я бросаю оставшиеся иголки обратно в кейс, защелкиваю его на несколько замков и придаю телу правильное положение. Рот открыт чуть шире нужного, глаза распахнуты и смотрят на оставшиеся на небесах звезды, а руки безвольно свисают к земле. Она могла бы быть красавицей на прекрасном ложе, собравшей вокруг себя рой бабочек, а выглядит бледной копией настоящего коллекционного экземпляра.

Ошибка. Во рту оседает противная горечь, а руки подрагивают от гнева и желания смахнуть ее с каменного постамента и закопать прямо здесь, в калифорнийском песке. Увы, у меня при себе ни лопаты, ни времени. Ты, дорогая, останешься не лучшим моим произведением, но все же моим.

Обе пары белых виниловых перчаток я забираю с собой, оставив девчонке на память лишь короткий разочарованный взгляд. Ты не заслуживаешь этих бабочек, милая, но радуйся, что твоя жизнь оборвалась именно здесь. Радуйся, что я подарил тебе частичку себя. Я, а не кто-нибудь другой.

Когда я добираюсь до своей машины, припаркованной в паре миль от пустоши, уже рассветает. Первые лучи солнца отражаются от черного «Шевроле» и бьют по глазам, на шоссе тишь да гладь – как и всегда ранним утром. Разве что пара грузовиков проедет, но какое им дело до меня? Для них я такое же мелкое насекомое, как и моя сегодняшняя жертва.

Ах да. Лия Мартин, вот как ее звали. Студентка замшелого колледжа в соседнем штате, куда она собиралась вернуться завтра утром. Прости, милая, завтра утром ты попадешь на первые полосы лос-анджелесских газет, и на этом твой путь закончится. А меня ждет аэропорт и несколько часов полета в родной Иллинойс.

Отпуск – лучшее время, чтобы присмотреться к другим девушкам и найти среди них свою милую музу. Правильную. Идеальную. И у меня на это всего-навсего полтора месяца.

Но я помню, что в прошлом году видел там почти правильный экземпляр. Почти.

Кинув кейс под заднее сиденье, я вдавливаю педаль газа в пол и мчу в сторону аэропорта. Настало время проверить, созрела ли она. Моя потенциальная муза – Ванда Уильямс.

Глава 1. Мышеловка

Муза

В доме стоит пронзительная тишина – кажется, я слышу, как опускаются на пол мелкие пылинки. Матери нет уже второй час, а это значит только одно: скоро он придет за мной. Бежать некуда, прятаться негде, я как брошенный посреди трассы маленький беззащитный котенок, который уже видит несущийся на него грузовик и знает, что отскочить не успеет.

По шее стекают мелкие капли пота, теряются под свободным домашним топом, старым и заношенным. Но ему все равно, что на мне надето, – он разорвет и уничтожит все, проклятое ненасытное животное. Будь я даже типичной бездомной с пыльных улиц Чикаго, он бы не побрезговал. Урод. Напыщенный и изворотливый ублюдок.

Телефон неподалеку оживает и едва слышно вибрирует, но этого короткого звука достаточно, чтобы я вздрогнула. Боже, это не он. Всего лишь сообщение в мессенджер со скрытого номера. Очередной развод или тупая реклама, тем не менее я дрожащими пальцами провожу по экрану и открываю сообщение.

«Хочешь избавиться от него?»

Либо мать не зря ходит в церковь по воскресеньям и бог действительно существует, либо за мной следит не только ублюдок-отчим. Я тихонько поднимаюсь с кровати, на цыпочках подхожу к окну и выглядываю на улицу: не стриженный пару недель газон, пустая подъездная дорожка и темный соседский дом на той стороне. Ничего особенного.

Наверняка просто номером ошиблись, вот и все. Какой-нибудь выпускник вроде меня писал своей подружке, но набрал не тот символ. Шумно выдохнув, я прикрываю рот ладонью и напряженно прислушиваюсь к звукам на первом этаже. Тишина. Отчим до сих пор дрыхнет, и лучше бы ему спать до прихода матери. При ней он не посмеет меня и пальцем тронуть.

Свинья. Играет идеального муженька каждый раз, когда она обращает на него взгляд. Выслуживается перед городским шерифом и даже перед соседкой заискивает. Но я-то знаю, какой он на самом деле. Я чувствую это на себе каждый день. Каждый час. Каждую минуту.

Пожалуйста, боже, если ты и впрямь где-то там есть, позволь мне свалить отсюда как можно быстрее. Готова даже в школьном подвале жить, лишь бы подальше от дома. От дома, где меня предала родная мать. От дома, где мне давно уже никто не верит.

«Я могу помочь, дорогая Ванда».

И теперь сослаться на ошибку не так-то просто. Откуда он – или она – знает мое имя? Это какая-то дурацкая шутка ребят со школы? Хотя им бы ума не хватило. Никто не в курсе, что за дичь творится у нас дома длинными темными вечерами. Я не говорила ни школьному психологу, ни подругам, ни уж тем более одноклассникам, на рожи которых смотреть тошно. Только и могут, что тыкать пальцами в мои спутанные темные волосы и болтающуюся у глаз седую прядь. В мешковатую одежду и тонкие бледные, как у утопленницы, руки. Да и синяки под глазами размером с Марианскую впадину шарма не добавляют.

И ничего не изменится, пока