Наставница для наследника престола - Елена Александровна Романова

Из-за злости, опять же.

Мол, я еще ого-го, товарищи. Если не скалолазка, то альпинистка. А на высоте борьба идет уже совершенно другая, и цена ошибки здесь высока.

В горах чувствуешь себя песчинкой. Замысел Бога здесь ощущается наиболее остро — живи, человек, да радуйся! Полюбоваться там есть на что. Смотришь иной раз так далеко, куда взгляда хватит и думаешь: «Ну все, можно умирать!»

После Эльбруса был маршрут на Белуху и на северный склон Казбека, но ни одна гора не запала так мне в душу, как мой первый пятитысячник.

К тридцати шести я совсем заматерела, имела за плечами больше сорока восхождений и стала водить на гору туристов. Семьи у меня по-прежнему не было, зато была тяга преодолевать и бороться, и зачем-то доказывать всему свету, что я способна на большее.

Последний раз на штурм горы мы отправились ночью. Гору тогда порядочно обнесло льдом. Шли мы с южной стороны сначала до скал Пастухова, где акклиматизировались накануне, потом по Косой полке к седловине и прямиком на западную вершину. И тут у меня происходит срыв — турист катится в так называемый «трупосборник» и даже не успевает «зарубиться». И я, вопреки правилам, бросаюсь его тормозить.

Вот и все, что я помню.

Конечно, очнувшись, я тысячу раз сказала себе: «Ну и идиотка ты, Ветрова!» Да вот только ничего уже было не исправить.

Вместо подтянутой слегка грубоватой брюнетки теперь была двадцатилетняя, рыжая и толстая разведенная женщина, которой бывший муж собственноручно оставил неприглядный ожог на руке.

Я проснулась в чужой кровати. Первое впечатление было чудовищным. Надо мной стоял тот самый доктор Норман и служанка, и оба они пытались привести меня в чувства.

Посмотрела вверх — балдахин покачивался, на стенах были шелковые обои, а вокруг эти странные люди. Оба в непонятных нарядах, этакие «викторианские товарищи». И я перед ними лежала, как Ленин в Мавзолее.

— Так, леди, — обратился ко мне мужчина. — Вы помните, что случилось?

— Я сорвалась с горы.

— С горы? — озадаченно переспросил он. — Вы помните, кто вы? Как вас зовут?

— Александра Ветрова, тридцать шесть лет. Живу в Питере. Занимаюсь скалолазанием.

— Она не в себе!

— Милая, — включилась женщина. — Ты и меня не помнишь? Свою любимую нянюшку-Азу?

Нет — я впервые ее видела.

— Бывшего мужа своего, лорда Итана Блейка, тоже не признаете? — спросил доктор.

— Не признаю.

Меня оставили на попечение «нянюшки-Азы», которая и посвятила меня в нелегкую жизнь леди Неялин Лейн, которой я теперь являюсь. И она рассказала, что я вышла замуж в восемнадцать по большой любви. С моей стороны, к сожалению. Женился Блейк на мне по распоряжению короля, и почти сразу я с мужем стала жить порознь, лишь раз в три месяца он приходил исполнять свой супружеский долг — через силу.

Ближе к вечеру, когда я уже понемногу начала вставать и даже выглянула в окно, убедившись, что мир вокруг реален, заявился муж.

— Какого черта ты делаешь? Решила потянуть время? — тотчас набросился он. — Я все равно разведусь с тобой! Прекрати меня преследовать, писать все эти глупые письма. Я тебя никогда не любил!

И после этого он отчитал меня, словно ребенка. За то, что проявила слабость. За то, что опозорила его, потеряв сознание от боли.

— Ну что ты за безвольная тряпка? — в конце припечатал он.

Когда он ушел, я, наконец, подошла к зеркалу. Знала, не увижу там ничего впечатляющего. Только лишь полную молодую девушку, с аллергично расчесанными красными щеками и рыжими тонкими волосами.

Так и есть — я была дурнушкой.

Но зато живой.

Утешало еще и то, что этот мир был довольно прогрессивным. Здесь было электричество — стояли телеграфные столбы, на широком мощенном проспекте к вечеру загорались фонари. Вдалеке ходил маленький, открытый красный трамвайчик. Слава Богу, в городе имелась и канализация, и водопровод.

Следующие дни я прожила в полном уединении.

Ко мне приходила только Азалия. А потом, когда я окрепла достаточно, меня повели завершить развод. В ту самую комнату.

А дальше усадили в кресло, вручили документы и велели подписать.

Вот только я задумала нечто совершенно другое.

* * *

— Могу я прочитать это соглашение? — раздается мой вопрос.

Я нутром ощущаю ярость бывшего мужа. Он хоть и неподвижен, а его руки покоятся на столе, я чувствую, как похолодело в комнате. Когда он рядом, всегда так — пространство наполняется непонятной стужей.

— К чему это? — рычит он. — Ты все равно ничего не поймешь. Это сложно для женщины. Все условия согласованы с твоим отцом. Поверенный Мосс, подтвердите, пожалуйста.

Наконец, в разговор вступает еще один человек — полный, лысоватый мужчина в костюме-тройке.

— Я представляю интересы вашего отца, леди, — говорит он. — И перед королевским интендантом, — коротко кивает он усатому, — подтверждаю, что лорд Лейн не возражал против передачи его дочери под покровительство.

— Я все равно хочу ознакомиться с содержанием этого документа. — говорю я увереннее.

Мои слова производят эффект разорвавшейся бомбы.

Тишина возникает такая, что слышны утренние завывания ветра за окном.

Мышца на лице Блейка непроизвольно дергается.

Интендант поднимается, подносит мне соглашение, и я с благодарностью киваю и внимательно изучаю текст. В гнетущей тишине, прерываемой лишь покашливанием доктора Нормана, раздается только шелест страниц.

Я не тороплюсь.

В соглашении прописана причина расторжения брака. «Женщина рода Лейн, графиня Неялин по заключению доктора Нормана бесплодна». Вот какие дела. Я на секундочку холодею, но очень быстро беру себя в руки. Дальше указано, что «родовая сила Лейн в девице не проснулась и в замужестве не открылась».

Вот здесь подвисаю.

Перечитываю еще раз, пытаясь вникнуть в суть метафоры. Если это, конечно, она. Что за родовая сила должна была во мне открыться? Умение ложки гнуть и предметы двигать?

Читаю дальше и буквально задыхаюсь от негодования.

«Я, Неялин из рода Лейн, по согласию моего отца Чезара Лейна передаю себя в качестве мьесы покровителю лорду Итану Блейку. Выражаю согласие на то, что лорд Блейк свяжет мою волю печатью покровительства».

«Соглашаюсь на то, что лорд Итан Блейк будет заботиться обо мне по своему разумению, выделять содержание на необходимые нужды, а также сохранит за мной одну служанку, драгоценности в пересчете… платья…»