И возродится легенда - Ника Дмитриевна Ракитина

Лель легко смахнул руки оборотня, отер слюну со щеки. Наклонился к высокой напольной вазе в углу, поправляя в ней сухую разлапистую веточку.

— Я не хотел ее тревожить. И глава Имельдского ковена никогда не навредит тем, кого я люблю. Выбор для него прост: мое покровительство или кромешники.

— Мог хотя бы позвать меня, — Дым сверкнул желтыми глазами. — Что он сказал?

— Что ничего не может сделать.

— Сведи нас, я сам с ним поговорю.

Домес кивнул. Присел на край лежанки, загородил Эриль от чужих взглядов.

— Эй, ты не напугалась, часом?

— Просто п-противно, — выдавила она из дрожащих губ. — Верх цинизма — разделять еще и магов. От одних скрывать и прятать п-правду… о них самих… а других поить кровью… человеческой… бочками. Чтобы использовать их силу в своих целях.

Лель натянул на нее жесткое покрывало из малиновой узорчатой парчи. Мимолетно коснулся виска:

— Иной раз я ненавижу себя за то, что я человек, подружка. Потому что вижу такие гнусности и подлости, что странно, как же Корабельщик терпит нас до сих пор. А иногда я нами горжусь. Потому что есть в людях и благородство, и величие. Прости, тебе не до этого сейчас.

Женщина поймала его грубую ладонь.

— Нет, все верно.

— Не сердись на меня.

— Значит, дело не в конкуренте, — вмешался Дым. — И не в ядах. Ели и пили мы одинаковое. Или вы догонялись без нас?

Домес хмыкнул, возвращая маску равнодушия на лицо.

— Отравленные платки… перчатки… ножи, намазанные ядом с одной стороны… — перечислял лекарь.

— Да ты, похоже, специалист…

— Обращайся.

Лель расплылся в ухмылке:

— Как только надумаю кого-нибудь отравить.

— А может, она просто забрюхатела? — Батрисс наивно потелепала ресницами.

— Не лезь к ней! — заорал Янтарь.

— У кого что болит… — протянул лекарь.

— У меня как раз не болит, — отвесила губы контрабандистка. — Страсть к сопливым орущим детям — это к Алене.

Дым громко откашлялся:

— Видимо, все-таки угар. А может быть яд в дровах. Пойду, проверю. Надеюсь, слуги у тебя не слишком расторопны и золу выгрести не успели.

— Не поручусь.

— Это была твоя спальня?

— Полагаешь, удар предназначался мне? Нет, гостевая.

Лель стянул кольцо-печатку:

— Наверху отдай постельничему. Он проводит.

— Угу.

Дым поколебался, кусая губы. Кинул оборотню:

— Идем со мной. Твой нюх может понадобиться.

— Сейчас.

Янтарь, подвинув домеса, наклонился к Эрили. В широких золотисто-зеленых глазах плесканула нежность. Он чуть сощурился, от уголков глаз побежали морщинки. Губы дрогнули в мимолетной улыбке. Оборотень наклонился ниже, касаясь губами губ, почти неощутимо — как упавший лепесток. И вышел за лекарем.

— Пойду-ка и я с ними, — хмыкнула Батрисс. — А то как бы они не того…

— Ну вот, оставили нас одних, — Лель отжал полотеничко, смоченное в миске, свернул и положил на лоб Эрили. Второе пристроил на груди. — Как тебе? Дышать тяжело? Ты бы поспала…

— А ты колыбельную споешь? — она подвигалась, недовольная щекотными каплями воды.

Король хмыкнул.

— Чтобы ты вовсе не заснула? Ну, я буду прям, как та мамаша, что сыну пела. А тот все не спит и не спит. А она поет. И тут младенец как воззовет из люльки:

— Мама! И голос у тебя дивный, и поешь так красиво! Но дай же мне, наконец, поспать!

Он все же пристроил лютню на колене. Подкрутил колки.

— Ты спи… Я молча посижу

В ногах постели.

Я слов напрасных не скажу.

На самом деле,

К чему слова? Они ничто —

Пустые звуки…

Я лишь вуалью золотой

Омою руки,

И тихо вычерпаю боль

И злую накипь.

Я нарисую над тобой

Покоя знаки.

Развею горечь и беду

Волнами ласки.

И сон твой тихо уведу

В пределы сказки… (С.Караулов)

Эриль слушала, закрыв глаза. И на середине заснула. Лель подхватил руку с размотавшимся бинтом. Поцеловал ромб печати на запястье и уложил руку женщины на одеяло, повернув кверху тылом, скрывая сияние серебра.

***

— Такое чувство, что ты проглядел у себя под носом заговор, — объявил Дым, упираясь локтями в дверные косяки.

— Если это не свежие проделки какой-либо ревнивой юной дуры.

— Не любишь ты девушек, Бат.

Янтарь, не обращая на перепалку этих двоих внимания, поднырнул у мага под рукой и опустился на колени у лежанки, прижался теменем к боку спящей Эрили.

Домес, дернувшись, отвернулся, указал Дыму и Батрисс на лестницу.

— Бат, постереги наверху, чтобы не подслушали.

— Почему вечно я? — дернула она покатым плечиком, но послушно стала взбираться дальше, а мужчины остановились на середине. Лель присел на ступеньку, лекарь прислонился к стене.

— Дрова не отравлены. Хотя натоплено там, конечно, безобразно, и окна наглухо закрыты, да еще шторами занавешены. Но это пусть остается на совести твоих горничных и истопников.

— Верховный маг попросил закрыть.

— А… ну да. Злой волшбы я там не почуял. Хотя он намного опытней меня…

— Он стал бы подписывать смертный приговор себе и всему ковену?

Дым заглянул в полыхающие глаза Леля: серый и рыже-зеленый.

— Его пока исключим. Не буду тебя утомлять подробностями наших розысков, но дело в масле, которое наливают в лампады ритуальных корабликов. В него подмешана