Украли солнце - Татьяна Успенская

В двенадцать лет — обрыв жизни.

Несмотря на обещания, данные тётке и дядьке, он взболтан, как яйцо: хочет драться непонятно с кем, хочет добраться до тайн, которые от него скрывают. В храме кто-то говорит с ним. Человек распят на кресте. Каждую минуту нужно контролировать себя: что можно сказать, что нельзя… Мать молчит.

Никак не получается уснуть. Спит мама. Спит Любим. Тихо Джулиан выбирается из кровати, выскальзывает из комнаты и дома. Сегодня, сейчас ему нужна тётка. Она ничего не объяснила ему. Лишь выудила обещание терпеть и молчать в школе. Пусть скажет, что сделать, чтобы уснуть.

С детства слияние запахов, цветов, звуков во что-то общее, чего он не мог понять, трепало его изнутри, как лихорадка, вихрем крутило в нём чувства и строчки. И сейчас, очутившись в степи, как губка, он вбирает в себя усыпанное звёздами, высветленное луной небо, запахи, шорохи, стрёкот невидимого мира, и сам становится частью его. И жажда познать тайну этого мира и того, что происходит в нём самом, несёт его над степью, подносит к роще, где степь и деревья вместе, и бросает в накалённую стихию голосов. Один — тёткин, второй — незнакомый, мужской, буром въедается в праздничную ночь:

— Ты, правда, поедешь со мной? И выйдешь за меня замуж?

— Поеду. — Голос тётки печален, но наэлектризован, звенит, — А насчёт «замуж»… я же вам сказала: поговорим позже. Я вас не видела много лет. Из села никогда не выезжала. Должна же сначала разобраться в том, что вы в нашем государстве понаделали! Выполните ли свои обещания, смогу ли помогать людям? Смогу ли выжить…

Сам Будимиров?!

Джулиан спрятался за дерево. Голоса приближались.

— Я своё слово держу. Я серьёзный человек. Но сколько времени тебе надо? Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж как можно скорее. — Тётка молчит. — Это твоё «нет»? Или ты обдумываешь мои слова.

— Я обдумываю ваши слова. И, как только буду готова, отвечу. Дайте мне месяц, хорошо?

— Моей воли нет, когда я рядом с тобой. Пока будешь думать, я должен переварить то, что ты мне наговорила. За сотую часть сказанного тобой я жестоко наказываю.

— Весьма вероятно, мне тоже уготована эта участь.

Будимиров какое-то время молчал, а потом сказал:

— Нет, Магдалина. Ты… благодаря тебе… никогда ничего подобного я не испытывал. Во мне хозяйничает кто-то другой, совсем не я. Он видит твои звёзды, слышит столько звуков… хочет понять, как всё это сливается в единое целое. Он хочет помочь людям. Он умеет прощать. Он очень сожалеет о том, что нет в живых графа и Адриана. Если бы сейчас вернуть…

— Спасибо, — тихо говорит, наконец, Мага.

— Тебе спасибо за то, что я узнал себя другого, вот же он… живёт. Никак не могу понять, откуда этот другой во мне взялся. Я ведь из всей жизни в селе только свою злобу и помню.

— Почему только злобу? Разве на вас не действовало обаяние графа? Вы забыли, какой он был добрый? И к вам! Он очень любил вас! Я помню.

— Сильно действовало. Иногда так хотелось подойти к нему… Бежал от него. А сам обеими руками удерживал в себе это желание… пытался донести до дома, а там… Тебя били когда-нибудь до синевы, держали на коленях по полночи? — Он резко оборвал себя, сказал едва слышно: — Не хочу об этом. Сейчас нет во мне злобы. Хочу подержать в себе такого, которого ты из меня вызволила. И тебе никогда ничего плохого не угрожает, даже если не захочешь… Спасибо тебе за эти странные чувства.

— Вы говорили, вы хотели посидеть рядом с вашей мамой? Вы столько лет её не видели! Найдите для неё добрые слова!

— Да, да! Пойдём, я ещё раз провожу тебя. Никак не могу расстаться… вдруг ты приснилась? Но ты права… надо идти к матери, помочь ей…

Они пошли обратно — к дому тётки и дядьки. Голоса звучали всё тише, и, наконец, их совсем забили треск, писк невидимых обитателей степного мира, бессонных и активных ночью. А он на подгибающихся ногах поспешил домой. Нет, не может тётка бросить их с Любимом! Как тогда жить?

В полной темноте на цыпочках подошёл к своей кровати, упал ничком, накрыл голову подушкой, чтобы заглушить настырные голоса, повторяющие одно и то же.

«Не может она бросить нас!» — прорывался мольбой сквозь них. Но голоса звучали всё громче. И вдруг пропали.