С любовью, сволочь - Татьяна Рябинина

рыжеватыми бликами там, где их касалось солнце. И рука тянулась тоже провести по ним. Одергивал себя, отворачивался — и встречался взглядом с Вербицкой, которая смущенно улыбалась и опускала глаза.

Дурочка, неужели не понимаешь, что происходит? Да, я свинья, и потом мне будет стыдно, очень стыдно, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Прости.

День тянулся, тянулся…

На перемене увидел, как Машка разговаривала с Вербицкой. Та стояла, опустив голову, и что-то говорила тихо. Будто оправдывалась. Машка пожала плечами, усмехнулась как-то противно-снисходительно. Мол, на фига мне сдался этот лузер, забери его себе, пожалуйста.

Может, конечно, они и не обо мне говорили. Может быть. Но так больно резануло этим хорошо знакомым ощущением собственной ненужности. А если и нужен кому-то, то лишь тем, кто не нужен мне. Разве что Женьке нужен, да и то в этом больше жалости и чувства долга.

В туалете мыл руки, посмотрел на себя в зеркало — на свою унылую рожу, на торчащие во все стороны пряди со светлыми концами, на серьгу в распухшем ухе. И так стало хреново — просто хоть вой. Врезал кулаком по стене, жалея, что это не чья-то мерзкая рожа. Боль словно прошла по касательной. Стоял и тупо слизывал кровь с разбитых костяшек.

Отец как-то рассказывал, что когда он был в моем возрасте или младше, все боялись ядерной войны. Вот сейчас мне вдруг захотелось, чтобы она началась. Чтобы весь мир сгорел в одну секунду. Вместе со мной. Пусть не будет ничего. Вообще ничего. И никого.

Вечером я подошел к Криськиному дому. Она уже ждала у парадной, без очков, нарядная, и мне стало еще паршивее. Мы шли по проспекту к торговому центру, она о чем-то болтала, а я изредка угукал, обозначая присутствие в эфире. Потому что говорить хотелось только о Машке. Но это было бы днище. Да и какой смысл о ней говорить — теперь?

Фильм этот я хотел посмотреть, но интерес пропал. Пырился на экран и не понимал, что там происходит. Криська поглядывала искоса на меня. Неужели подумала, что билеты в последнем ряду, чтобы целоваться? Может быть — но только не с ней. А сейчас просто потому, что всегда брал последний. Не любил, когда кто-то дышал в затылок.

Обратно шли молча. С каждым шагом становилось все гаже. Потому что не с ней я должен был идти сейчас. Не ее держать за руку — хотя ее я и не держал.

И уж точно не ее целовать в парадной — грубо, со злостью, думая о другой…

Глава 12

Глава 12

Маша

— Маш, а ты вообще о чем думаешь, а? — Кеший ткнул меня в бок. — Я кому объясняю? Мне не надо, я эту фигню ночью во сне решу.

— Кешка, скажи… — я посмотрела на него искоса, обгрызая ручку. — А я красивая?

— Ты-то? — хмыкнул он. — Тебе как — честно или чтобы приятно было?

— Понятно. Значит, уродина. Спасибо за правду.

— Какие же вы, бабы, душные! Я мог бы сказать, что просто зашибись какая красивая, тебе было бы приятно, но ведь не поверила бы. А знаешь почему? Ты сама считаешь себя, может, и не уродиной, но и не красавицей. Иначе не спрашивала бы. Лидочка вон точно таких вопросов не задаст, потому что уверена в своей неземной красоте. А ты, Маш… — Кеший окинул меня оценивающим взглядом. — Ты необычная. В стандарты не вписываешься, но глаз цепляешь. Хочешь страшную тайну? В третьем классе ты мне очень нравилась. Я даже какой-то стих трагический сочинил. Что-то про кровь-любовь, розы-морозы. Мечтал, что мы с тобой в парк пойдем гулять и я тебе мороженое куплю. Из карманных денег.

— Серьезно? — рассмеялась я. — А чего молчал-то? Счастье было так возможно.

— Боялся, наверно, — он пожал плечами. — А вдруг откажешься? Меня и так тогда гнобили все кому не лень. А потом мне Танька Лосева понравилась из «А». Я ее даже в кино пригласил, но она отказалась. Сказала, что над ней ржать все будут. Я ей ростом до уха был.

— Бедняга. А потом? — я вытащила из пакета печеньку и захрустела, роняя крошки на тетрадь.

— Я прострадал целых два года, пока она не переехала куда-то. В шестом и седьмом мне никто не нравился. Потом Катька Татаренко. И Алиска.

— Одновременно?

— Да. Никак не мог решить, кто больше. Ну а потом Марго пришла.

— Прикольно. А я в Воротынского была влюблена. Пока он в колледж не ушел. Он, наверно, даже не знал, как меня зовут. А сейчас… — хотела сказать, что ни в кого, но не успела.

— А сейчас тебе нравится Мирский, и ты бесишься, что он с Вербицкой, — перебил Кеший.

Я покраснела до ушей. И чуть не подавилась.

— Ничего он мне не… А… откуда ты знаешь?

— Смешная ты, Машка, — ухмыльнулся Кеший. — Это надо совсем без глаз быть, чтобы не заметить. Как он тебя весь год выстебывал, а ты шипела и фыркала. Как будто прямо его ненавидишь-ненавидишь.

Неожиданно для себя я расплакалась. Словно лопнула внутри туго натянутая струна. И ни капли не было стыдно. Странное дело, Кеший всегда был для меня существом из параллельной вселенной. Дурацким клоуном, с которым даже разговаривать не о чем. И вдруг неожиданно оказался совсем-совсем другим. Умным, интересным. И с ним было очень легко.

Вот только как парень Кешка мне ни капли не нравился. К сожалению. А может, и нет. Может, и к счастью. Потому что он был по уши влюблен в Марго и не скрывал этого.

«Это сейчас она взрослая тетенька, учительница, а я пацан-школьник, — сказал он как-то. — Но у нас разница всего шесть лет. Немного времени пройдет, и почти сравняемся».

«Боже, Кешка, — расхохоталась я. — Пока ты подрастешь, Марго сто раз замуж выйдет и детей нарожает».

«Возможно, — он нисколько не обиделся. — Тут как в Булевой логике, вероятность любого события пятьдесят процентов. Либо я на ней женюсь, либо нет. Либо разлюблю, либо, опять же, нет. Довольно большая вероятность, если подумать».

Сейчас он меня не утешал, не успокаивал. Молча ждал, когда успокоюсь сама. И за это я была ему благодарна.

— Все? — спросил, когда перестала всхлипывать и высморкалась в платок. — Будем