Черноокая печаль - Зарина Солнцева

— Речь идет о Семигрешнике?

Вспоминаю я обрывки разговора, что дошли до моих ушей, когда явился тот самый «разбойничий князь» местного разлива.

Колдун вздрагивает, когда имя призрачного князя наемнического дела покидает мои уста. Отпускает костлявую руку мне на плечо и сжимает.

— Уходи, медведь. Забирай ее и уходи. А то, что слышал, позабудь.

— Ты же понимаешь, что рано или поздно карающая рука князя явится за вами?

Смотрю на него и пытаюсь вразумить. Только знание, что мы оба побывали на одной войне, делает этого парня мне ближе по сердцу. Из одной дыры вырвались, опаленные одной болью.

Но он упрямо качает головой.

— Наталка мне дорога. Увези ее. Подальше. В ваш оборотничий край. А остальное... оставьте позади.

— Не дело это.

Мотаю я головой. Но и поделать ничего не могу. В одном он прав, не могу я влезать в дела людские.

Долго рассуждать не позволяет хриплый голос чуть поодаль.

— Черный, мне еще долго делать вид, что я глухой да вас не слышу?

Узнаю голос. Принюхиваюсь. Кровью от него несет, травами и... Наталкой. Вспоминаю говор остальных наемниках, что их командира чернявая целительница лишила сознания. Видать его.

— Ворон, они уходят.

Тот же, не подымаясь с лежака, хмуро фыркнул.

— Нам целительница не помешает.

— Она не останется здесь! — жестко пресек своего собрата колдун. — Уйдет с мужем. И мы с тобой ничего не видали, понял, Ворон?!

Задавил он холодным голосом.

— Понял.

Ответил тот недовольно и не сразу.

— Пошел прочь, медведь. И гляди мне, обидишь ее, прокляну!

— Не боись.

Фыркнул я уверенно в своих словах. И поднялся на ноги. В противовес людской молве о медвежьей неуклюжести, я покидал лагерь тише ветра.

А когда почуял за спиной тихий шорох, то его услышал и колдун. Оттого и строго спросил:

— Ворон?

— Мне отлить надобно.

Но он догнал меня уже около оврага, где я оставил Мирона и черноокую.

— Сдается мне, что шибко далеко ты заходишь, раз до ветру захотелось. Дотерпишь?

Фырчу под нос, чуя позади себя хруст под ногами Ворона.

— Понять я не могу, зачем она наврала, что жена тебе.

— Затем, что жена!

— Не-е-е-е, бер, не жена. Запах от нее младой идет, неискушенный. Невинный. Нетронутая она. Выходит, ничья?

— Погодь, — внезапно до меня доходит. Раз он почуял за ней сладкий запах невинности, то он перевертыш. Небось тот самый, что меня... — Ты бер?

Глава 9

Проснулась я от странного ощущения. Меня куда-то несли. Бережно прижав мою бедовую голову к крепкому плечу, дабы ветки не расцарапали лицо. Знакомый лесной аромат исходил от кожи моего спасителя. Или пленителя?

Мне надо было раскрыть очи, глянуть на него. Наверное, спросить, куда уносит и для чего? Но веки как будто налились свинцом и не желали распахиваться. Мне вдруг стало совершенно все равно. Легкая дрожь прошлась по моему телу. Мне было холодно. Мне было нехорошо. Я и позабыла, каково это, когда «хорошо» и телом, и духом. Мне было плохо.

— Третьяк, что за черти?! Договорились же...

— Тшшшш... не ори. — полушепотом потребовал носящий меня и, будто опасаясь моего внезапного пробуждения, закачал на руках, будто младенца. Убеждая не просыпаться. — Вот, держи.

Аккуратно, словно драгоценную статуэтку, меня передали на чужие руки. Чужие были прикосновения, чужим был запах, исходящий от тела, к которому меня прижали. Даже ритм сердца, что раздавался через крепкую грудь, обтянутую рубахой, казался чуждым. Оттого я и заворчала, но меня тут же крепко сжали без нежностей. Будто предупреждая: «Дергаться не стоит».

— Уведи ее к северной черте леса, оттуда к Бирюзовой реке, вниз по течению...

— Погодь, Третьяк. А ты?

— А я прогуляюсь обратно в лагерь этих чертей.

— Тебя что, шибко дубиной по голове приласкали?! Умом двинулся? Или еще захотелось?!

— Поговорить мне надобно с их главным. — недовольно бурчит такой знакомый голос. — Ты ее унеси, я вас догоню.

— Ага, счас! Мы уж тебя подождем!

— Мирош...

— Уже двадцать девять зим как Мироша! Я без тебя никуда не уйду! Хочешь девку сберечь? Топай с нами! И так от нее одни неприятности...

— Умолкни... — недовольно заворчали с явной угрозой на конце. — Крепче ее держи, вот так. Я сейчас.

— Третьяк, давай только без глупого геройства! Девка все равно спит, не оценит!

— А ты ее уж в нужный момент разбуди.

Жалобно заскрипели сухие ветки под ногами медведей. Впрочем, долго выматывать медведя я не сочла должным. Аккуратно хлопнула того по плечу, хрипло попросив отпустить. Упрямствовать, как некоторые, Мироша не стал. Отпустил. Слегка пошатываясь, я уперлась плечом в близжайшую сосну и потерла глаза, пытаясь сориентоватся в темном лесу.

Вышло отвратно. Но одно до меня дошло быстро: медведь сбежал и прихватил и меня с собой. Радоваться этому или нет, я пока не знала. С одной стороны, там, в лагере, остался Чернозар. Да, он на меня гневается после известий о смерти девчонок, но навредить бы мне он не посмел. Мы прошли с ним две долгие зимы, пропитанные стогами умерших и кровью раненных.

Он как брат, даже ближе. По крайней мере, таким был. А сейчас? Тот ли это Чернозар, которого я знала? Теперь он связался с разбойниками и режет простой люд направо и налево. Не по душе мне его занятие, да оправдание ему найти не вмоготу. Как бы не старалась.

Посему остаться с ним не могу. Да и потом, не настолько я дурна, да бы не понять: разбойники меня живой в свободное плавание не отпустят. Опять-таки моя ложь про мужа. Это ощутимо меняет мое положение.

Глянуть с другой стороны, эти же медведи, вроде и знакомы мы от силы пару дней, но они за меня заступились. Не кинули и пока не обижали. Да, слегка неотесанные, грубоваты. Но не чую я за ними злого умысла. А этот Третьяк и вовсе своей шкурой рисковал, да бы меня спас.

Может, пожить с ними, пока выйду из леса? А потом оттуда потихоньку до Белоярска доберусь?

Кажись, это самый правильный путь. Чернозара я не в силах вразумить, да и влезать в его дела охоты мало. Достали меня кровопролитные приключения. Уюта хочу, тишины. Избу, печь, детишек.

С Мирошей мы не говорили. Не