Неженка - Аня Леонтьева

— Ну ладно, — вздыхаю я, — раз мы так скоро сговорились, тогда я возвращаюсь в издательство.

— А обед? — в один голос спросили мужчины.

Я усмехнулась и собрала со стола все бумаги, только оставила перед Холодовым предложение, которое он так и не прочел.

— Я не голодна, — ответила я, и встала, прихватив пальто — если возникнут вопросы, там есть мой телефон, — я постучала пальцем, по бумаге, лежавшей перед Матвеем, — до свидания, господа!

Я может, всё же и голодна, но мне кусок в горло не полезет, рядом с ним. Не смогу я притворяться, что ничего не было. Не смогу учтиво улыбаться и пытаться скрыть в глазах боль. Не смогу и всё. Скорей бы релиз книги, и больше не сталкиваться с ним.

Я обернулась, и остолбенела, Матвей шёл за мной. Я прибавила шаг, и поспешила по длинному коридору, где в конце виднелись туалетные комнаты. Снова обернулась. Он за мной. Почти рядом. Догоняет. Я залетаю в туалет, и прямо перед его носом закрываю дверь, и дёргаю задвижку. Ручка дёргается.

— Люба! — слышу из-за двери его голос.

Я медленно пячусь назад, и таращусь на дверь, словно он стоит передо мной.

— Люба, открой! — снова говорит он.

Я верчу головой, как будто он увидит.

Упираюсь в стенку, и стекаю вниз. Сижу и смотрю на дверь.

Не могу, я слышишь, не могу! Смотреть на тебя, говорить с тобой.

Да и что говорить?

Унизительно, выспрашивать, за что ты так поступил со мной? Невыносимо, только от одних догадок.

Я проговариваю всё это про себя, и жду, что снова дёрнется ручка двери, но она остаётся недвижимой.

Он ушёл.

Я надеюсь, что он ушёл.

2

Матвей стоял и смотрел на чёрную дверь, за которой скрылась Люба. Сбежала от него. И даже голоса не подаёт. Видеть не хочет. Слышать видимо тоже.

Он вздохнул и вернулся к Волчанскому. Тот не умолкая, болтал весь обед, о том какой перспективный проект, рассказывал об авторе книги, которую они издавали, и, конечно же, нахваливал Любу.

Матвей ему тоже мог многое рассказать о Любе, и хвалил бы её не менее яро.

Любовь Эдуардовна.

Он просто завис, когда увидел Неженку, сегодня. И глубоко внутри разлилось давно забытое тепло. Сердце, словно и не стучавшее до этого, забилось с новой силой. Кровь забурлила в жилах. Он был рад встретить её. Видеть её.

Она изменилась. Волосы обрезала, покрасила. И этот деловой стиль. Всё это ей до безумия шло. Да только когда он покраснела, стало понятно, что она всё та же хрупкая, ранимая Неженка, которая краснела от его пошлых комплиментов, и откровенных ласк.

Он словно ощутил её вкус на своих губах. Сладкий, свежий, исцеляющий вкус.

И аромат корицы и ванили вернули его на два месяца назад, туда, где он был счастлив и совсем этого не осознавал, пока не ушел.

А вечером Матвей сидел в машине, навалившись на руль, и смотрел на горящее окошко Любиной квартиры. Смотрел и думал, что он в несколько шагов может преодолеть всё расстояние, которое их отделяет, ворваться к ней, и прижать к себе, и не отпускать, пока она будет обиженно отбиваться. Держать в руках, и шептать на ухо просьбы о прощении, и молить принять его обратно.

Сколько он не пытался убедить себя, что это блажь скоро пройдёт. Он забудет её. Она всего лишь очередная в его жизни. Ничего особенного в ней нет. И нечем она его не зацепила. У него, в конце концов, есть Машка. С ней всё легко и просто. Понятно. Она не кружит ему голову, и кровь не бурлит в его жилах, когда он прикасается к ней. И это устраивало его. Он не зависел от неё. И мог послать хоть когда. И его бы потом не выворачивало на изнанку. Блядь. Как же его это устраивало. Его недожизнь!

Но шли дни, тянулись ночи, а Люба из головы так и не шла. Причем видел он её не раздетой, и млеющей под ним.

Нет! Перед мысленным взором она представала, такой, какой он видел её в последний раз, растерянной, и смущенной, стоящей на кухне, и слушающей его нелепые слова. В простом домашнем платье, с угасающей улыбкой и грустными глазами.

Пиздец! Эти глаза! Сегодня он увидел их воочию. Зелёные и грустные.

Она пыталась держать лицо, разговаривала подчёркнуто вежливо. Но смотрела так, что по её взгляду всё было понятно. Люба обижена и оскорблена. И переступает через себя, имея дело с ним.

Он даже и не взглянул, чего от него там требовалось, был согласен на всё, благо Волчанский потом вкратце поведал о сути дела. Но он был согласен. Лишь бы она была довольна. Он чувствовал свою вину. И правильно, он был виноват.

Сука! Как же он размяк. Клал бы он раньше на все эти сентиментальности. Но, то было раньше, и до неё.

Сегодня она снова всколыхнула в нём, всё то, что он так неаккуратно и поспешно зарывал на самом дне своего сознания. Сегодня она одним своим взглядом разрушила плотину, и поток эмоции смёл всякую прагматичную чухню, которую он выстраивал, в течение двух месяцев. Нет теперь ничего, только она. Снова.

И снова это бесит. Раздражает. Не дает покоя. Как она так может управлять им. Одним только взглядом. Одним только жестом.

И ведь не безразличен он ей. Ведь если бы по фиг ей было на него, не сбежала бы от него. Не спряталась бы. Прямо бы в глаза смотрела, без внутренней дрожи, и обиды.

Матвей завёл мотор, и вывернул со двора.

Он так и не решился. Не на что. Словно сопливый пацан, опасающийся быть отвергнутым и уличённым в чувствах. Он сбежал.

Поехал опять ночевать у матери. Она уже как месяц прихворала, да так, что нужно дежурит подле, может кризис случится. И Матвея это устраивало. Устраивало, что не надо ехать домой, потому что там Машка. А она бесила в последнее время, жутко. Решила, что пора узаконить их отношения, и просто при любой возможности намекала на это Матвею. И он послал её прямым текстом, популярно объяснив, что жениться на ней не собирается, и если её что-то не устраивает, она может валить. Видимо её всё же что-то устраивало, потому что она успокоилась, и даже перестала предъявлять за частые отлучки из дома.

Так и жили. Делали вид, что всё заебись!

Всю ночь на материном диване, проворочался, Неженку вспоминал. Каждый их