Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

Я сглатываю с трудом.

— Нет. Но позволь напомнить: я провела детство в приюте вместе с твоим братом Аполлоном — и не помню ничего. Я понимаю твой шок, но ты осознаёшь, через что мне пришлось пройти за последние две недели?

Он кивает. Его глаза на мгновение скользят к морю и возвращаются ко мне. Он выглядит потерянным.

— Хейвен… Она была для меня важна. Я не могу это отрицать. Я смотрю на неё не потому, что влюблён. Я смотрю — потому что нас что-то связывает, и я не понимаю, что именно. — Он облизывает пересохшие губы. — Если вспоминать годы в приюте, там почти ничего нет. А то, что есть, слишком больно, я пытался вычеркнуть это навсегда. Но та девочка принадлежит к тем воспоминаниям, о существовании которых я даже не подозревал. К тем… хорошим.

Я отвожу взгляд. Глаза защипало. Глупо, знаю. Но я рада, что его детство не оказалось сплошным кошмаром, что хоть какой-то луч света там был. И всё равно это жжёт изнутри и заставляет хотеть разрыдаться.

— Возможно, ты не заметил, но сейчас ты не улучшаешь своё положение, — встревает Арес. Хайдес огрызается на него во всю силу голоса, и кузен благоразумно замолкает.

Через пару секунд между нами раздаётся электронная мелодия игры. Арес держит телефон горизонтально и яростно жмёт на экран. Увидев, что мы на него уставились, он приподнимает бровь:

— Что? Я делаю вид, что занят, пока на самом деле вас слушаю. Вежливо же.

Хайдес что-то бормочет сквозь зубы, проводя рукой по густым волосам.

— Знаю, я не облегчил тебе жизнь. Знаю, вёл себя как козёл. Но делал это ради тебя. Отец обещал: если я тебя оттолкну, он откажется от идеи сделать тебя частью семьи. Но он солгал. Хотел разлучить нас, чтобы подготовить к новой «семейной связи», которую задумал.

— Ты знал, что твой отец собирается меня «удочерить»? — шепчу я.

Он молчит, глядя на меня. Редкий случай, когда Хайдес не знает, что сказать или сделать. Его уверенность рушится, и это читается на лице. Он пробует шагнуть ближе, но не сокращает дистанцию до конца. Только немного. Он знает: я не хочу этого. Знает, что ему нужно быть рядом, но мне — наоборот, нужно пространство. Я даже тоскую по той злости, что кипела во мне пять минут назад.

Движение его руки привлекает внимание. Хайдес вытаскивает из заднего кармана брюк бархатный мешочек. Его длинные пальцы ловко возятся с завязкой, и я не могу оторваться.

Наконец он протягивает мне.

— Что это?

— Твой рождественский подарок.

Он говорит это так неуверенно, что я мгновенно решаю отложить всякий гнев.

— Но вы же не празднуете Рождество, — напоминаю я, то, что слышала за завтраком полчаса назад. — И не дарите подарки.

Хайдес пожимает плечами:

— А тебе я хотел подарить.

Я верчу мешочек в руках, наслаждаясь его мягкой бархатной тканью. В горле стоит ком, никак не проглотить.

— Если не нравится, просто скажи… — вдруг шепчет Хайдес, нервничая. Видимо, не так понял мою паузу.

Я тяну за завязки и раскрываю мешочек. Подушечками пальцев достаю тонкую цепочку из белого золота. На ней — красный кулон. Кладу его на ладонь, рассматриваю внимательнее. Сначала хочется рассмеяться, а потом глаза предательски увлажняются второй раз за несколько минут.

Это яблоко. Хайдес подарил мне ожерелье с кулоном в виде красного яблока. С крошечным зелёным листиком на верхушке. Оно не слишком большое — не вычурное и не дешевое, а в самый раз, чтобы быть заметным и красивым.

— Это молчание удивления или отвращения? Я могу заказать другое, только скажи…

— Ты сделал его на заказ, специально для меня? — перебиваю я.

Он чуть улыбается:

— Поверь, кулоны в виде яблока найти непросто. Они редкость, Хейвен.

Я всё ещё смотрю на подарок, а сердце готово разорваться. Мне хочется, чтобы существовал только этот миг. Чтобы можно было забыть всё плохое, что натворил Хайдес за последнее время так же, как я «забыла» годы в приюте.

Он приближается — так близко, что я ощущаю его горячее дыхание. Его пальцы скользят по кулону в моей ладони.

— Лист сделан из малахита. А яблоко, как догадалась, рубин.

Я прикусываю губу до металлического привкуса крови. Хайдес забирает кулон у меня из рук, встаёт за спиной и убирает в сторону мою косу. Застёгивает ожерелье на шее.

Он не двигается. Его руки обхватывают мои бёдра, подбородок ложится мне на плечо.

— Скажи хоть что-нибудь. Пожалуйста.

Я делаю глубокий вдох. Близость Хайдеса не даёт мне оставаться рациональной — слишком разрушительно он действует на меня. Большую часть времени я его мучаю, держусь уверенно и неприступно. Но бывают редкие минуты, когда он обращает меня в карточный домик посреди бури. И как бы странно это ни звучало, идеально выстроенные ряды карт никогда не возбуждают так, как хаос, который они поднимают, кружась в воздухе.

— Я отказалась от денег ради тебя, — наконец произношу. — Отказалась, несмотря на то, как ты со мной обращался. Тринадцать миллионов долларов, Хайдес. Я застряла здесь, пешка в руках твоего безумного отца. Ты умоляешь меня не соглашаться на его условия, клянешься, что мы вместе всё решим, что ты будешь рядом… А потом я зову тебя — и ты даже не слышишь мой голос, потому что уставился на другую. Которую нашёл меньше, чем сутки назад.

В ответ — только тишина. Я жду, кажется, целую вечность, пока не вырываюсь из его объятий и не смотрю ему прямо в глаза.

— Мы всегда были как карточный домик и ураган. Я — карты, ты — ветер, что неизменно рушит мой порядок. И это заводило, Хайдес. Я ждала, дрожа от нетерпения, когда ты придёшь и всё разметёшь. Потому что мы такие с самого начала — с того самого момента, как ты впервые сказал, что я ошибаюсь. Нас тянет к непредсказуемости, мы ищем риск и всё, что может дать нам всплеск адреналина. Ты разрушал мой порядок, а я парила в воздухе. Но за последние двадцать четыре часа я всё время смотрю на этот домик и боюсь того мгновения, когда ты снова приблизишься. — Его взгляд становится вопросительным. Я сглатываю комок в горле. — Потому что боюсь: ты обрушишь его на землю одним ударом. И оставишь всё так.

Правая рука Хайдеса, до этого лежавшая вдоль моего бедра, сжимается в кулак. Вены