(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

— Вас сегодня переводят в обычную палату.

Я чувствую, как в груди будто что-то раскрывается. Словно я действительно впервые за эти десять дней вдыхаю по-настоящему.

— Спасибо, — шепчу, и слёзы сами подступают к глазам. Не от боли. От облегчения.

Он чуть сжимает моё запястье — жест старомодный, но в нём так много человеческого, так много поддержки, что я почти улыбаюсь.

— Вы хорошо держались, Виктория Алексеевна. Вы умница. А дальше — только вверх.

Я улыбаюсь. Накатывает благодарность. Даже не столько врачу — самой жизни. За этот шанс.

Когда он уходит, я остаюсь одна. С головой, полной мыслей. Я думала, что в реанимации не думают — выживают. Но оказалось, что именно здесь, в этой белой тишине, ум работает яснее, чем когда-либо.

Вообще я каждый день вижу своих мужчин, поэтому понятие “одна” относительно временное. Правда, приходят ненадолго. По очереди: Рома или Макс. И по одному. Пару раз вдвоем заходили. Навещают, сидят, болтают. Осторожно, будто боятся меня растревожить, но искренне и тепло. Сначала было неловко. Я ещё лежала вся в проводах, бледная, слабая. А потом — будто щёлкнуло. И стало привычным. Я стала ждать этих визитов.

Рома приходит чаще — у него сейчас свободный график, как он говорит. Хотя Макс утверждает, что сын уже вовсю работает. Вернулся в офис, включился в дела, в команде снова словно нашёл себя. И я верю, потому что Ромка теперь говорит совсем иначе. В нём какая-то уверенность появилась, осознанность. Взрослость. Но он по-прежнему — мой мальчик. Иногда сядет, положит мне руку на ладонь — тёплую, крепкую — и начнёт рассказывать о мелочах. О том, как вчера в магазине покупал мандарины и вспомнил, как я в детстве не разрешала ему их есть больше трёх подряд. О том, как они с Максом когда-то забыли меня на заправке — я вспоминаю и смеюсь. А он улыбается и говорит: «Ты не представляешь, как папа тогда кричал. Реально испугался».

Такие разговоры — как спасательный круг. Они возвращают меня в живое. В настоящее. В тёплое, домашнее, безопасное. Они будто строят между нами мост — из памяти, из любви, из доверия.

Макс тоже приходит. И приносит с собой запах улицы, чуть холодный, будто ветер в волосах. Сидит рядом, держит меня за руку. Спокойный. Иногда просто молчит со мной. Иногда вспоминает, как мы когда-то ездили в Крым дикарями — с палаткой, с вечными банками тушёнки и гитарой, на которой никто так и не умел играть. Как в Греции я потерялась в старом городе, а он искал меня, а потом мы вдвоём на набережной ели фрукты и смеялись до слёз. Эти воспоминания пахнут морем. Солнцем. Радостью. Я закрываю глаза и почти чувствую — тепло его ладони и вкус апельсина на губах.

Но есть темы, которые Макс упорно обходит стороной.

— Как там ателье? — спрашиваю как-то раз, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Он смотрит на меня, чуть улыбается, но сразу уводит разговор в сторону.

— Да всё потихоньку, Вика. Главное — ты поправляйся. Всё остальное — наладим.

Я слышу, как меняется его тон. Как напрягается. И я понимаю: что-то не так. Но не давлю. Тогда не давлю.

Потом пробую иначе.

— А ты… Политика твоя? Какие планы?

Он тут же переключается.

— Ты не представляешь, что сегодня Ромка с утра оладьи стряпал. Помнишь, в последний раз после его готовки, всю кухню отмывать пришлось?

И мы смеёмся. Но внутри у меня — тревога. Я чувствую, как в нём зреет что-то, о чём он не говорит. И от этого неспокойно. Потому что знаю Макса. Он может скрывать боль, тревогу, беду — до последнего. Чтобы не волновать. Чтобы «беречь меня». Но я всё равно чувствую. Мы слишком давно вместе, чтобы обманываться.

Сегодня я лежу и думаю: я должна его расспросить. Всё. Не дать уйти от темы. Ни о политике, ни об ателье. Я должна знать, что происходит. Потому что это не просто дела — это моя жизнь. И если я была слаба раньше — теперь я дышу. Я готова.

И ещё… Я хочу снова быть частью их мира. Не из палаты с маленьким окошком и кучей непонятных приборов. А рядом. С Максом. С Ромой. С малышкой, которая шевелится внутри, будто говорит: «Я здесь, мама. Держись».

Я держусь.

И жду следующего визита. И переезда в обычную палату, там хотя бы не так страшно и одиноко, и время бежит быстрее. А еще мне так надоела эта безвкусная еда… я так хочу чего-то вкусного и аппетитного. И олю хочу услышать, позвонить ей и все разузнать. Может быть она меня уже потеряла, хотя… нет. Она бы уже из Волкова всю душу вытрясла.

Я так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, что в палате уже не одна.

Дорогие мои, От всей души поздравляю вас со Светлой Пасхой Христовой! ✨ Пусть в этот день сердца наполняются добром, душа — светом, а дом — теплом и любовью. Пусть всё тревожное отступит, а рядом всегда будут близкие, поддержка и вера в лучшее. Мира вам, радости, настоящих чудес и крепкого здоровья.

Христос Воскресе! С любовью и теплом, Ваша Анна.

Глава 21.

Вика.

Я сижу на больничной кровати, подложив под спину две подушки, и впервые за долгое время чувствую себя не пациентом, а просто Викой. Обычная палата — это совсем другая жизнь по сравнению с реанимацией. Там было всё стерильное, холодное, с гулом аппаратов и бесконечным пиканьем, от которого время казалось вязким, как патока. А здесь — светло, чисто, почти уютно. Словно в отеле или санатории.

Постель свежая, с хрустящими простынями, которые пахнут стиральным порошком. Окно большое, чуть