Мой босс: Искушение соблазном - Яна Марс

Каждое слово было похоже на аккуратно выложенную плитку, формирующую новую, непреодолимую стену. Он не извинялся, не оправдывался. Он устанавливал правила. Диктовал условия игры, в которой он, как всегда, оставался хозяином позиции.

Унижение и горечь подступили к горлу. Так вот как он это видит? "Обстоятельства"? Их страсть, ее доверие, та уязвимость, которую она ему показала, — всего лишь обстоятельства? Она хотела крикнуть, спросить, был ли этот нежный, улыбающийся мужчина всего лишь миражом, тактикой для полного ее подчинения. Но она сжала пальцы на ручке кружки до белизны и кивнула, опустив взгляд.

— Четко и ясно, — повторила она глухо, чувствуя, как внутри нее снова вырастают те самые ледяные щиты, что защищали ее в первые дни работы. Она снова стала Орловой. Механизмом. Той, что должна выжить.

— Хорошо, — он кивнул, удовлетворенный ее покорностью. — Я вызову тебе машину. На работу ты добираешься сама. Мы не появляемся вместе.

Оставшись одна в огромной, бездушной гостиной, Ариана ощутила себя невероятно одинокой. Воздух, еще недавно наполненный его запахом и теплом, теперь казался ледяным и разреженным. Она быстро оделась в свою вчерашнюю одежду, и каждая ткань, хранившая память о его прикосновениях, теперь колола ей кожу, будто упрек.

Попытка следовать правилам в тот же день превратилась в изощренную пытку. В офисе он был безупречен. Холоден, требователен, циничен. Он отдавал приказы, не глядя ей в глаза, его голос не выдавал ни единой эмоции. Когда их пальцы случайно соприкасались при передаче документов, она вздрагивала, ощущая знакомый электрический разряд, но он не проявлял ни малейшей реакции. Казалось, он просто не замечает ее на физическом уровне.

Но затем, в течение дня, на ее телефон пришло сообщение. С неизвестного номера.

"Вечером. В 20:00. Тот же адрес".

Сообщение было приказом. Без знаков препинания, без нежностей. Но оно заставило ее сердце бешено заколотиться, смешав страх, гнев и запретное, постыдное ожидание.

Она не ответила. Но в 19:30 она уже стояла у того же лифта. Дверь в пентхаус была открыта. Он ждал ее в гостиной, с бокалом вина в руке. На нем не было пиджака и галстука, воротник рубашки расстегнут.

Их встреча была другой. Не было нежности утра, но не было и яростной страсти его кабинета. Было что-то новое — напряженное, молчаливое и навязчивое. Он притянул ее к себе и поцеловал с такой жестокой, почти отчаянной интенсивностью, словно пытался стереть из памяти все, что было за пределами этих стен. И она отвечала ему тем же, впиваясь в него ногтями, кусая его губы до крови, пытаясь пробить его броню физической болью, если уж до эмоций ей не было доступа.

Так началась их новая, двойная жизнь. Днем — деловой театр, где они разыгрывали роли начальника и подчиненной. Вечерами и ночами — эти тайные, жадные встречи в его стерильной квартире, которые быстро превратились в навязчивую идею для них обоих.

Они не говорили о чувствах. Не строили планов. Их общение сводилось к лаконичным сообщениям с указанием времени и адреса, и последующим часам немого, отчаянного физического общения. Это была зависимость. Опасная, унизительная и всепоглощающая.

Ариана ловила себя на том, что в течение дня ее мысли постоянно ускользают в сторону вечера. Она анализировала каждое его слово, каждый взгляд, пытаясь найти в них намек на то, что происходит ночью. Но ничего. Он был железным. И от этого его ночные прикосновения становились еще более ценными и ядовитыми.

Она понимала, что играет по его правилам. Что он выстроил эту схему, чтобы получить все — и ее профессиональные качества, и ее тело — без обязательств и лишних сложностей. Но, наблюдая за ним украдкой, она начала замечать и в нем признаки этой же навязчивой идеи. Внезапно возникающая пауза, когда он смотрел на нее чуть дольше положенного. Случайный, намеренный ли, скользящий взгляд на ее губы во время совещания. Легкое, едва заметное напряжение в его позе, когда она входила в кабинет.

Он тоже тонул в этом. Медленно, но верно. Их правила были его щитом, но щит этот трещал по швам под напором той силы, что тянула их друг к другу с непреодолимой, разрушительной силой. И Ариана, следуя этим правилам, с ужасом и надеждой ждала момента, когда он окончательно рухнет.

23. Голод

Правила, установленные Марком, оказались не щитом, а тонкой, натянутой струной, которая лишь сильнее вибрировала от их общего напряжения. Чем усерднее они пытались соблюдать дистанцию в офисе, тем более изощренными и навязчивыми становились их тайные встречи. Это уже не были просто вечерние свидания. Это превратилось в голод, который они пытались утолить украдкой.

Все началось с пустой переговорки. Ариана занесла туда документы для подписи. Марк вошел следом под предлогом проверить цифры. Дверь щелкнула, и на несколько секунд воцарилась тишина, густая и звенящая. Он не смотрел на бумаги. Его взгляд, тяжелый и темный, был прикован к ней.

— Три часа ночи, — вдруг сказал он тихо, его голос был низким и густым. — Ты говорила что-то во сне. Мое имя.

Она почувствовала, как по ее лицу разливается жар. Она не помнила этого. Но его слова, произнесенные здесь, среди стеклянных стен и портретов основателей компании, были одновременно обвинением и самым интимным признанием. Это было напоминание о том, что происходит за пределами этих стен, — о той хрупкой, беззащитной близости, которую она позволяла себе только в полной темноте, прижавшись к нему.

Она не успела ответить. Он сделал один шаг, прижал ее к холодной стене, и его губы захватили ее в стремительном, беззвучном поцелуе. Это длилось всего мгновение — жаркий, запретный вкус друг друга среди запаха кофе и старой бумаги. Потом он отошел, его лицо снова стало непроницаемым. Он взял документы и вышел, не оглядываясь. Ариана осталась стоять, прижав пальцы к губам, вся дрожа, с бешено колотящимся сердцем. Этот миг стал первым трещинкой в его собственных правилах — первым доказательством, что и он не в силах полностью контролировать голод, пожиравший их изнутри.

Следующим рубежом стал лифт. Не тот, что вел на его парковку, а служебный, который он однажды вечером отключил от системы наблюдения. Кабина стала их капсулой, отрезанной от мира. Он прижимал ее к зеркальной стене, и они целовались в немом, отчаянном порыве, пока цифры над дверью медленно