Сокровище любви - Барбара Картленд

На юном личике монахини появилось какое-то странное выражение; Андре не мог понять, о чем она сейчас думает; затем она словно очнулась, вспомнив, о чем они говорили раньше:

— Вы так и не сказали мне, чем я могу… помочь вам.

— Готовы ли вы это сделать?

— Это зависит от того, в чем будет заключаться помощь. Как же я узнаю, смогу ли я быть вам полезной, если вы еще даже не сказали мне, что от меня потребуется?

Андре показалось, что и в глазах ее, и в голосе снова появился страх.

Подумав немного, он начал:

— Могу ли я дать вам одно обещание, искреннее и правдивое, здесь, в алтаре, перед распятием? Клянусь, что у меня нет никаких дурных намерений; я не хочу ни испугать вас, ни причинить вам зло.

Монахиня ответила не сразу, потом сказала:

— Мне хотелось бы вам верить, но… боюсь, что я не должна разговаривать с вами здесь… наедине.

— Почему бы и нет? — запротестовал Андре. — Ваша подруга пошла за красками и вот-вот вернется, так что вам не о чем тревожиться и нечего бояться — в том, что мы несколько минут посидим тут вдвоем, нет ничего предосудительного.

Андре чуть было не добавил: «Да и кто может быть лучшим блюстителем нравственности, чем сам Господь Бог?», но вовремя опомнился, испугавшись, что она может счесть это святотатством и не захочет с ним больше разговаривать.

— Я приехал сюда в имение де Вийяре, — стал объяснять он, — так как думаю, что граф, прежде чем умереть, оставил мне что-нибудь в наследство.

— Дом пуст… Они унесли все, после того как граф… был убит, — заметила монахиня. Поскольку Андре ничего не ответил, она продолжала:

— Они уничтожили, сожгли или похитили картины, мебель… все, что там было.

— Откуда вы знаете? — резко спросил Андре, стараясь застать ее врасплох.

— Это то, что я… слышала, — быстро ответила девушка. — Мы все тогда скрывались в лесу, и мы слышали, что там… происходило… Это было ужасно! Ужасно!

Голос ее сорвался, и Андре понял, как, должно быть, потрясло ее все случившееся.

Он мог себе представить, какой это был кошмар, не важно, скрывалась ли она с другими монахинями в лесу или оставалась с семьей де Вийяре в те минуты, когда они готовились достойно принять смерть.

— Вы, наверное, были еще совсем маленькой девочкой, когда это произошло, — заметил Андре. — Как могло случиться, что вы оказались здесь, в монастыре?

Он специально задал этот вопрос, чтобы посмотреть, как она будет вести себя, что скажет.

— Меня оставили на попечение матушки-настоятельницы, — ответила девушка. — Мои папа и мама… умерли.

— И вы пришли сюда вместе с остальными сестрами оттуда, с севера?

— Там… жили мои родители. В голове у Андре промелькнула мысль, не спросить ли прямо, была ли она приемной дочерью его дяди или нет; однако он опасался, что такой вопрос мог раз и навсегда положить конец всяким дальнейшим беседам между ними.

Она, без сомнения, будет отрицать это, независимо от того, правда это или нет, но если она сейчас уйдет и не захочет больше с ним разговаривать, ему трудно будет, пожалуй, увидеть ее снова.

— Я понимаю, как больно вспоминать обо всем этом, — сказал Андре, — столько потерь, столько крови пролито, столько людей убито!

— Кончится ли это когда-нибудь? — спросила монахиня. — Если французы вернутся, снова разгорится борьба… снова польется кровь.

В ее тихом голосе было столько отчаяния, что Андре почувствовал желание немедленно утешить ее. Почти не думая о том, что произносят его губы, не беспокоясь о том, каким может быть ответ, он спросил:

— Вы говорите так, будто французы ваши враги. Какой же национальности вы сами?

Она взглянула на него, точно чем-то внезапно пораженная, потом медленно и осторожно ответила:

— Я гаитянка. Разве вы не заметили, что я… цветная?

Мгновение Андре смотрел на нее недоверчиво, затем опустил глаза и увидел темные полукружия у основания ее ногтей.

Впоследствии он мог вспомнить только впечатление невероятного потрясения — его будто ударило что-то в грудь, и он потерял способность говорить и отвечать что-либо.

Он молча смотрел на ее ногти — изящные, удлиненные, орехового цвета, с темными лунками у основания.

Ему хотелось закричать, что это не правда, не может этого быть! Потом Андре будто услышал голос своего друга, Керка:

«Вот так мы и узнаем, мазаны ли они дегтем». С той минуты, как он увидел ее, и потом, всю прошлую ночь, когда он думал о ней, предчувствуя, что она и есть Сона, Андре был настолько уверен, что эта юная монахиня белая, что теперь он чувствовал себя так, словно земля уходила у него из-под ног.

Цветная! Ну конечно, и Керк, и Жак говорили ему, что их практически невозможно отличить от белых мужчин и женщин, и вот теперь перед глазами у него — явное доказательство того, что они были правы.

Он слышал также и в Лондоне, и в Америке, — хотя в то время его и не особенно это интересовало, — что цветные, как и дети запретной любви в Англии, бывают удивительной красоты, намного прекраснее, чем законные отпрыски почтенных фамилий.

Монахиня, сидевшая сейчас перед ним, была словно живым воплощением и доказательством этой теории; одна только мысль о том, что всей своей прелестью и очарованием она обязана смешанной крови, приводила Андре в ужас и содрогание.

Его отчаяние было вызвано не только тем, что она оказалась не Соной, не той девушкой, которую он искал.

Было что-то столь нежное, ранимое и беззащитное в этой юной монахине, что хотелось вознести ее на пьедестал — подальше от грязи этого мира — и поклоняться ей, вознося к ней молитвы, словно она и вправду была Святой с Птицами.

И в то же время он знал теперь, что, хотя отец ее и был белым, мать была мулаткой, цветной, пусть с крохотной, но с частичкой негритянской крови.

Андре точно онемел, он просто не знал, что сказать теперь; подождав немного, монахиня, словно чувствуя, как он потрясен, заговорила сама:

— Вы так и не сказали мне, как я могу… помочь вам?

Теперь уже не имело смысла говорить об этом, и Андре ответил:

— Возможно, я совершил ошибку. Наверное, никто здесь не может мне помочь. Я был слишком оптимистично настроен, но дело в том, что граф когда-то говорил со мной, и из нашей беседы я понял, что он собирается позаботиться о моем будущем.

— Как бы он мог это сделать?

— Оставив мне в наследство деньги или какие-либо ценности.

— А вы… осматривали дом?

— Что там осматривать? — с горечью сказал Андре. — Пустые комнаты, разломанные полы с прогнившими досками. Думаю, что те, кто пришел туда в поисках добычи, обшарили все закоулки — вплоть до подвалов и чердаков; там даже мебели никакой не осталось, где бы можно было хоть что-нибудь спрятать, один только мой дорожный саквояж, который пока что служит мне столом.