Вторая жена - Юлия Олеговна Чеснокова

любит другого человека, то всё понимает, прощает, входит в положение. Разве я не простила бы Набиля, если бы узнала, что он в чём-то покривил душой? Ну… допустим, оказался бы алжирцем, а не марокканцем? Я в них не разбиралась, поэтому и не поняла бы разницы, так может и он не видел разницы между Францией и Россией? Для него всё это была Европа, наверное.

Но почему-то меня странным образом немного задело, что ему настолько оказалось всё равно. Что он не заинтересовался тем, какова же моя настоящая судьба, если я не из Прованса? И что тот пьяный мужик — Саша — говорил не по-окситански, а по-русски. Мог бы и полюбопытствовать, как всё так вышло. Успокоенная его смиренным принятием меня такой, какая я есть, в лучших женских традициях я тотчас нашла к чему придраться. Хотя мне хватило здравомыслия промолчать и не раздувать никчёмную ссору.

Потом он прилетел за мной, с кольцом. Как и обещал — сделал предложение повторно, встал на колено в прихожей моей квартирки, которая явно не предполагала, что станет свидетельницей обручения миллионера. Или миллиардера. Мои щёки болели от не сходящей с них улыбки, я с каждой секундой становилась всё счастливее и счастливее, уже не зная, как вместить в себя ту огромную, раздувающуюся, ширящуюся радость, походящую на блаженство, состояние эйфории. Набиль покружил меня на руках после подтверждающего, контрольного «да».

— Теперь всё так, как ты хотела? — спросил он.

— Да! Даже лучше, чем я могла бы представить, — обнимая его, я неохотно опустила ноги на пол. — А ты? Хотел бы как-то иначе? Чего-то другого?

— Ты — это всё, чего я хочу.

Его горячая интонация, жаркий взгляд и умение красиво говорить, подтверждая, конечно же, красивые слова красивыми поступками, приканчивали моё самообладание и распахивали моё сердце для всепреодолевающей, невероятной любви.

И вот, собрав вещи, я села на самолёт — в бизнес-класс! — и теперь смотрела, как мы приземляемся в Рабат-Сале, аэропорту столицы Марокко.

— А у вас есть музеи? — спросила я. Мы держались за руки, сидя на соседних сидениях, почти всю дорогу. Перелёт был коротким, и мы даже не успели перекусить, но голода я не чувствовала. Вообще мало что чувствовала, переполняемая эмоциями, невесомая и мандражирующая.

— Конечно! Археологический, музей Мохамеда Шестого…

— А, точно! Мы как-то связывали с ним. То ли Лувр делал вывозную выставку, то ли наоборот — не помню.

— Я вывез из Лувра лучший экспонат, — улыбнулся Набиль и, подавшись вперёд, поцеловал меня. Не к месту, но в голове моей заиграла песня: «Водил меня Серёга на выставку ван Гога». Да, я главный экспонат, по крайней мере в дни свадьбы. Каждая невеста считает себя центром мира, и я не исключение.

В аэропорту нас встретило два каких-то мужчины, помощники или ассистенты Набиля — они взяли наши чемоданы, донесли до машины. Один из них оказался водителем и сел за руль.

— У тебя собственный водитель? — шепнула я.

— А как же? Это в Париже я отдыхаю и веду более свободную жизнь. Здесь я… немного другой.

— Вот оно что? Надеюсь, этот другой не сильно отличается от того, которого я полюбила?

— С тобой я всегда буду одинаков, — взяв мою ладонь, он поднёс её к губам, глядя в мои глаза. Я таяла каждый раз, когда он так делал. В глубине его очей можно было утонуть, что со мной и происходило.

Набиль сказал что-то по-арабски шофёру.

— Куда мы едем? — уточнила я.

— В мой загородный дом. Там тебя ждёт платье. Нужно примерить и, если что, успеть подшить.

— Я думала, что мы успеем посмотреть Рабат…

— Не сегодня. Мне ещё нужно будет отлучиться по делам.

— Ты оставишь меня одну?! — испугалась немного я.

— Совсем ненадолго. Хочу познакомить тебя с моим младшим братом вечером, приеду с ним.

— А он… как думаешь, как меня воспримет? Как и ваш отец — плохо?

— О, нет, Малик вполне понимающий. И он говорит по-французски.

— Здесь не все на нём говорят, да?

— В городах — многие, а в провинции — нет. Особенно им не владеет большинство слуг.

— Слуги?!

— В больших домах они всегда есть, кто, по-твоему, убирает и готовит?

— Я как-то не задумывалась об этом.

Марокко воображался мне холмистой пустыней с барханами и сплошными минаретами, но растительности вдоль дороги хватало: и кусты, и пальмы. И постройки не были одними мечетями. Высоток я не видела, но всё же магазины, площади, гостиницы имелись. Всё в основном было белого цвета, слепящего на солнце. Благо, в машине был кондиционер, потому что на улице стояло полуденное пекло.

Мы ехали минут сорок, не больше. Въехали в раздвижные автоматические ворота, за которыми открылся настоящий оазис — в лучших традициях какого-нибудь восточного сераля. Набиль подал мне ладонь, помогая выбраться из салона. Заворожённая, я рассматривала голубой бассейн, двухэтажный особняк с выходящими во двор балкончиками, зелёный сад, сквозь который шла дорожка к дверям в дом.

— Красота… — выдохнула я. — Ты… живёшь тут один?

— Я тут почти не живу. Все дела в столице, а там — родительская квартира.

— Понимаю, личное жильё ждало, когда ты создаешь семью, — улыбнулась я. Набиль повёл меня вперёд. Из дома, кланяясь, вышел передвижными, неслышными шагами мужчина в белой рубахе в пол — что-то из национальной одежды, обутый в мягкие бабуши[1], которые и делали его шаги приглушёнными. Набиль указал ему на машину, говоря по-арабски. Тот послушно двинулся к ней и изъял из багажника мой чемодан, чтобы понести следом.

В воздухе плыл сладко-горький миндальный запах, источаемый какими-то деверьями. Россыпи цветов в клумбах пестрели всеми красками. Всюду между растениями были тщательно выстриженные газоны. Чувствовалась неустанная, рачительная забота невидимого садовника. Неужели… неужели я буду хозяйской всего этого? Не верится! Какие огромные деньги стоят за всем этим! Но мне они не нужны, конечно, я люблю Набиля, и была бы с ним, даже будь он тем самым садовником со скромной зарплатой.

Поднявшись на второй этаж, мы вошли в спальню. Тут тоже всюду работали кондиционеры, иначе и не выдержать палящего солнца, нагревающего и прогревающего любую поверхность. Я застыла на пороге перед большой кроватью под балдахином. Один его слой был из белого шифона, другой, тяжелее и плотнее, зелёно-синим, парчовым. Руки Набиля легли мне на плечи:

— Это