Когда мы были осколками - Акация Блэк

– Кто там? – все же спрашивает он после заминки.

– Я не там, я тут.

В салоне воцаряется неловкая тишина, а потом мы взрываемся смехом. М-да, не самый мой звездный час.

– Говорить о бывших даже на свидании без обязательств – это дно, – признаю я.

– Это я поднял тему. И потом, я хочу знать о тебе все, Луна. Ты мне действительно очень нравишься. Я просто хотел бы, чтобы ты расслабилась со мной. Я никогда не сделаю тебе больно.

– Это я могу, – искренне отвечаю я.

Обаятельная улыбка смягчает его напряженные черты.

– Куда мы едем?

– В «Арену», – объявляет Кельвин, не сводя глаз с дороги. – Манхэттен. Модный клуб на крыше.

– Недавно открылся?

– Да, все только о нем и говорят вот уже несколько недель, так что я подумал, что было бы неплохо сходить туда вместе.

Чудесно, думаю я. Если повезет, музыка будет играть так громко, что мне не придется рассказывать о себе.

Мне не везет. От вида, который открывается с этой крыши, захватывает дух. Весь Манхэттен у наших ног. Вдали видно даже Эмпайр-стейт-билдинг, подсвеченный сегодня синим и красным. Но садимся мы ближе к краю уличной террасы, где музыка играет не так громко. После того как официант принимает наш заказ, между нами завязывается приятная и непринужденная беседа. Он рассказывает пару историй с работы – работает он оператором службы поддержки в фирме по производству электроники. Я делаю то же самое. Неприятно это признавать, но Трэвис и Кэм были правы насчет него.

– Ты знаешь игру «тридцать шесть вопросов, чтобы влюбиться»? – спрашивает он с лукавой улыбкой.

– Хм-м, нет, не слышала о такой.

– Это социальный эксперимент. Мы задаем друг другу тридцать шесть заранее определенных вопросов. Смотрим друг другу в глаза четыре минуты, и – та-дам! – ты больше жить без меня не можешь.

Не могу сдержать смех.

– Ты их наизусть выучил?

– Нет, но они легко ищутся в Интернете. Хочешь попробовать?

Я немного колеблюсь. При мысли о том, что придется снова обнажать душу и пускать кого-то в сердце, это самое сердце пугливо сжимается. И это глупо. Это так глупо. Что со мной не так? У Лиама нет монополии на него, Луна.

– Давай, – пищу я не своим голосом и тут же сбавляю децибелы, чтобы перейти обратно с ультразвука на человеческую речь.

Телефон Кельвина, видимо, того же года сборки, что и статуя Свободы, так что протягиваю ему свой.

– Назови рандомное число.

– Двадцать три.

– Хорошо, итак, насколько ваша семья дружная? Считаете ли вы, что ваше детство было более счастливым, чем у большинства людей?

– Неслабое начало, – фыркаю я и отправляю в рот картошку фри, чтобы дать себе время подумать.

– У меня не то чтобы большая семья – только папа и бабушка с дедушкой. Ну есть еще дядя и двоюродная сестра, но с ними мы не очень близки, а по материнской линии я никого не знаю. Но у меня все равно было волшебное детство, потому что моей новой семьей стали друзья. Не сказала бы, что оно было счастливее, чем у большинства людей, но я жизнь готова отдать за тех, кто делал его счастливым. А у тебя?

Он медленно кивает.

– Обычное детство. Мать – домохозяйка, отец вечно на работе. Банальщина… Я выбираю четвертый вопрос. Каким был бы для вас идеальный день? – читает он, потирая подбородок. – Если бы он начался с черного кофе и закончился без жгучего желания выпустить кишки моему начальнику, я был бы счастлив.

Мне приходится взять под контроль все лицевые мышцы, чтобы не поморщиться. В конце концов, даже если наши представления об идеальном дне находятся в световых годах друг от друга, это еще не значит, что мы не найдем общий язык.

– Трудно выбрать. Это или пойти на бранч с друзьями, или провести день-тюлень в пижаме на диване с книгой или «Тру Крайм Дэйли» и пересматривать «Друзей», закидываясь «Скитлсом». Да, пожалуй, идеальный день для меня – это ничегошеньки не делать.

– Ты расслабляешься за просмотром передачи о серийных убийцах? – подтрунивает он, вскинув брови так высоко, что они почти скрываются из виду. – Ты теперь можешь совершить убийство так, чтобы тебя не поймали, или вычислить, кто убийца?

Люди всегда реагируют одинаково, когда слышат о моем хобби. И мне приходится прикладывать усилия, чтобы не закатывать глаза в ответ на их тупые вопросы. Чтобы не рушить атмосферу, я отвечаю:

– Да, поэтому будь осторожнее… красные флаги я чую за километр.

Моя половинка прыскает, а я выбираю последний вопрос.

– Какая у вас тайная слабость? Эм-м… в один присест опустошить баллон взбитых сливок, как бутылку воды.

– Рыбалка.

♪ Теперь уже я начинаю над ним хихикать. Вижу, как он оживляется, говоря об этом, и чувствую, как по коже рассыпаются мурашки. Воздух вдруг тяжелеет, и я все понимаю. Чувствую его присутствие. Ощущаю, как взгляд изумрудных глаз пронзает меня.

Эпицентр нахожу быстро.

Источник моих страданий сидит в трех столиках от нашего в компании двух мужчин – светловолосого с пучком и лысого, похожего на телохранителя. Тот, что похож на телохранителя, пристально смотрит сначала на меня, потом на Кельвина, а затем опять на меня, прежде чем прошептать что-то Лиаму на ухо и удалиться. А блондин даже не заметил, что Лиам перестал слушать. Теперь все его внимание приковано ко мне так, будто никого вокруг не существует. А я словно плавлюсь в том сладком огне, который вспыхивает в его зрачках. Несмотря на дующий в спину свежий ветер, мне становится невыносимо жарко. Я чувствую даже, как по спине между лопаток стекает пот. Лиам продолжает сверлить меня взглядом, наверняка до боли сжав челюсти. Когда Кельвин начинает легко поглаживать мое колено, пальцы Лиама крепче сжимаются на бокале, а вена на его шее вздувается так, будто вот-вот взорвется. Мне бы хотелось повернуться обратно к другу и сосредоточиться на истории, которую он рассказывает, но у меня ничего не выходит. Напряженный взгляд Лиама, его усеянные татуировками предплечья и пухлые губы словно магнитом притягивают к себе.

– Давай выпьем за этот вечер, – говорит Кельвин.

Встряхиваю головой, чтобы перед глазами больше не стояла наглая ухмылка Лиама.

– Я рад, что этим вечером ты здесь, со мной.

Я улыбаюсь в ответ, не в силах связно ответить. Сопротивляюсь, клянусь, сопротивляюсь изо всех сил, но опять поворачиваю голову, чтобы в последний раз посмотреть на него, как мне в лицо впиваются два