Снова в школу - Эмма Чейз

Джули Шрайвер уже много лет не ставила пьес в Лейксайде. Я быстро прокручиваю в голове сценарии — что-то с небольшим актерским составом, с запоминающимися песнями, что-то с неудачником… что-то, что им понравилось бы.

— "Магазинчик ужасов". Вы, ребята, знаете о чем это?

Некоторые из них качают головами. Остальные не отвечают.

— Речь идет о растении из космоса. И парень, флорист, которым всю жизнь помыкали, находит его и заботится о нем. Затем… Он режет на куски всех, кто когда-либо был с ним груб, и скармливает их своему растению.

Они смеются.

— Черт! Прямо как "Пила" на Бродвее, — говорит Тоби.

— Ужасно. — Дэвид кивает. — Там есть кровь?

— Есть, — киваю я.

— Я ни за что не выйду на сцену, — усмехается Симона. — Я бы предпочла, не срывать мое кольцо в пупке с тела. И кольцо в носу тоже.

Брэдли вздрагивает и прикрывает нос.

— Тебе и не придется, — отстреливаюсь я в ответ. — Не все из вас будут актерами. Нам понадобится… помощник режиссера — кто-то, кто будет следить за тем, чтобы все шло гладко. Сценическая команда для изготовления и перемещения декораций. Звуковая команда, световая команда. Нам понадобятся гримеры и художники по костюмам.

— Я буду в Вашей пьесе. — Брэдли поднимает руку. — Но только, если я смогу поцеловать действительно горячую цыпочку.

Я была на достаточном количестве сцен, чтобы знать, когда моя аудитория очарована. Прямо сейчас это так, так что я продолжаю в том же духе.

— Второй мальчик, которого я когда-либо целовала, был в пьесе, сценический поцелуй. Он засунул свой язык мне в горло, хотя не должен был этого делать, перед аудиторией, полной людей.

— Это неправильно, — говорит Симона.

— Так и было. После выступления мой парень вышиб из него все дерьмо.

Голос Лейлы тихий и мелодичный, но я ее слышу.

— Это был тренер Дэниелс, верно? Вы, ребята, встречались, когда учились в средней школе?

Я слегка усмехаюсь.

Откуда они все это знают?

Нет смысла отрицать это сейчас.

— Верно.

Затем я хлопаю в ладоши.

— Итак, как насчет этого? Вы работаете со мной, а я буду работать с вами. Мы начинаем работать над пьесой, и я буду вручать подарочную карту на сто долларов лучшему студенту театрального факультета в конце каждого семестра.

— Вы можете это сделать? — спрашивает Майкл.

Я пожимаю плечами.

— Мы назовем это стипендией. Я не буду говорить мисс Маккарти, если вы не будете. Если мы не знаем, что нарушаем правила, значит, на самом деле мы их не нарушаем, не так ли?

— Пятьсот долларов, — говорит Дэвид со спины, бросая на меня дерзкий взгляд.

Я поднимаю подбородок и резко киваю.

— Договорились.

Мой голос бодр и властен, даже без усилий, когда я возвращаюсь за свой стол.

— Майкл, я бы хотела, чтобы ты был моим помощником. Прослушивания начнутся на следующей неделе, и нам нужно будет вывесить списки участников. Ты хорошо с этим справишься?

— Э-э… — его глаза за очками круглые, как у совы, которая понятия не имеет, как он оказался на этой конкретной ветке. — Да. Конечно.

— Хорошо. Что касается остальных из вас, то перед прослушиванием нам нужно изучить некоторые основные актерские приемы. — Я щелкаю пальцами и указываю на небольшую приподнятую платформу в углу — импровизированную сцену. — Дэвид, ты первый.

Он расправляет плечи и поправляет свои светлые волосы, затем встает и запрыгивает на сцену. Он поднимает одну ногу, как фламинго, держит правую руку над головой, а левую вытягивает в сторону.

Я откидываюсь на спинку стула и складываю руки на груди.

— Что ты делаешь?

— Я становлюсь деревом. — Он хитро ухмыляется. — Разве не в этом суть театра? Прочувствуй дерево, будь деревом.

Дети смеются, и я присоединяюсь к ним.

— Театр заключается в том, чтобы взять то, что делалось тысячу раз раньше — Шекспира, Оскара Уайльда, Артура Миллера — и заставить это снова чувствоваться чем-то новым. Сделать это по-своему. Так что забудь о дереве… Вместо этого будь листьями.

Ты справишься, Кэлли.

И я думаю, что смогу.

Глава одиннадцатая

Гарретт

Медленно, но уверенно я захватываю теплый, ожидающий рот Кэлли. Ее губы мягки, как лепестки розы, и с каждым вдохом я вдыхаю ее сладкий, восхитительный аромат.

Я и забыл о поцелуях. Простых поцелуях.

Как хорошо это может быть — как горячо — само по себе. Так горячо, что кажется, будто мое сердце вот-вот выскочит из груди, а мой член вот-вот прорвется сквозь молнию.

Я забыл. Но каждое прикосновение губ Кэлли напоминает мне об этом.

Чувствую как кончик ее влажного языка ласкает мой и стону. Я наклоняюсь над ней, мои руки притягивают ее ближе, мои руки скользят по шелку ее волос, баюкая ее голову — удерживая ее там, где я хочу ее. Там, где мне нужно, чтобы она оставалась — крепко прижатой ко мне, грудь к груди, дыхание к дыханию. Прямо здесь.

Одна рука остается сжатой в кулак в ее волосах, в то время как другая скользит вниз, касаясь ее шеи, где ее пульс бьется под моими пальцами.

За эти годы я прикоснулся ко множеству грудей. Сотням. Вероятно, даже тысячам, если считать их по отдельности. Я знаток грудей, эксперт. Если бы сиськи были ресторанами — я был бы круче, чем Загат (исследование Zagat Survey, обычно называемое Zagat, основанное Тимом и Ниной Загат в 1979 году, представляет собой способ сбора и сопоставления оценок ресторанов посетителями).

Но это… это грудь Кэлли.

И это делает все другим. Больше. Лучше.

Кончик моего пальца обводит ее сосок, дразня, заставляя его напрячься под хлопком ее блузки. Я зажимаю затвердевшую горошину между большим и указательным пальцами, сначала мягко, затем сильнее. А потом я раскрываю ладонь и обхватываю ладонью грудь Кэлли, массируя и потирая.

Привет, милая подруга, как я скучал по тебе.

Она идеальна, чертовски идеальна в моей руке — мягкая и полная, теплая и твердая. Я хочу упасть на колени и поклоняться ей. Облизывать ее живот, засасывать твердый, обжигающий кончик ее соска в свой рот и наслаждаться ею, пока она не выкрикнет мое имя.

Бедра Кэлли вращаются, трутся об меня, ища нужное трение, и из ее горла вырывается самое сексуальное мурлыканье.

Вот так, детка. Дай мне эти звуки. Трахни меня, это так хорошо. Это безумие.

Тррррр.

Звонок вопит за тяжелой дверью, нарушая идиллию в нашем счастливом месте — в гребаной кладовке уборщика. Вот до чего мы опустились, вот