Его нежная птичка - Марина Сумцова

— Скорее, — торопит Дима.

Я тащу последнюю тарелку с бутербродами и практически падаю на диван, моментально оказываюсь прижатой к мужчине. Одна его рука на моём плече, и это так естественно, что не хочется двигаться — именно так я и поступаю в течение почти двух часов. Замираю и жду.

Мужчина не делает резких движений. Вечер за вечером мы проводим у телевизора в обнимку, как два подростка, а после расходимся по комнатам. Дима не решается пока что переступить черту, а я не спешу провоцировать его. Хотя пару раз честно закидываю удочку и намеренно иду в ванную в полупрозрачной ночнушке как раз в тот момент, когда мужчина пьёт воду на кухне.

Только вот результата это не приносит.

И, как оказалось, не просто так. Дима просто ждёт удобного случая, чтоб вывести меня на откровенный разговор.

Глава 16

Алиса

Подруга права, когда говорит, что нужно немного притормозить с соблазнением и сначала решить вопрос с дипломом. Потому что на носу защита, экзамены и вообще куча проблем. И хотя Дима обещал поднять разговор об отношениях в июне, он молчит. А я отпускаю ситуацию и сосредотачиваюсь на учёбе.

Я немного расслабляюсь и ныряю с головой в подготовку к защите диплома. Она назначена на двадцатое число, времени остаётся не так уж много. А чувства подождут.

Дима же, видимо, специально выжидает момент, когда вся моя концентрация будет где-то в другом месте. Я в какой-то момент вспомнила, что в квартире давно не было генеральной уборки, поэтому сразу после зачёта бегу домой и хватаюсь за тряпку. Мою полки, перемываю посуду, меняю занавески и едва приступаю к полу, когда возвращается Дима. Он чем-то недоволен, снова говорит по телефону — кажется, пару раз мне даже удавалось уловить женские нотки через динамик. Но спрашивать ничего не решаюсь, только поглубже прячу обиду.

— О, ты уже тут, — восклицает мужчина, коротко прощается и устало валится на диван. Он похлопывает по сидению рядом с собой, а я сразу же подчиняюсь. Понимаю, что просто так Дима звать не будет, значит, есть основание.

Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как взгляд мужчины скользит по моему лицу, хоть и сижу боком. Тем не менее ниже шеи не опускается, в нём нет пошлости и вульгарности. И даже от такого ненавязчивого простого действия мне приятно.

— Как у тебя дела с учёбой? — тихо уточняет он.

Вообще-то мне совсем не нравится, когда люди заходят издалека. Уж лучше суровая правда сразу в лоб, чем вот такое топтание на месте. Особенно раздражает, когда кто-нибудь из деревни начинает спрашивать про мои успехи, про то, как я устроилась в городе, чтоб в итоге попросить разрешить кровиночке пожить со мной. И таким тёткам-соседкам всё равно, что я и сама живу на птичьих правах у мужчины. Им вообще на всё плевать, лишь бы ребёнка в городе пристроить. Желательно даром.

Вот только с Димой такое ощущение, что ему не нужны какие-то услуги. Ему необходимо нечто другое, и возможно то, что я дать не смогу. От этой догадки кровь в жилах стынет, и сердце начинает биться тяжело.

Нехорошее предчувствие не отпускает и после того, как я рассказываю об учёбе, а Дима со смешком отвечает, что свою защиту практически проспал.

— После ещё и напился так, что мать не узнала, — с улыбкой качает головой и вдруг становится серьёзным. — Да, весело было. Но я хотел обсудить другое.

— Что?

Не узнаю собственный голос. Тихий, испуганный, похожий на писк мышей в сарае, попавших в большую кастрюлю с мукой и не оставляющих попыток выбраться.

— Помнишь, как мы с тобой встретились на дороге? — выдаёт вдруг Дима. Я киваю: разве такое забудешь? Хотя я тогда, признаться, половину пути была в отключке или едва соображала. Мало что в голове отложилось с того вечера.

— И помнишь, как мы поехали в больницу? — продолжает. Его голос спокойный и в то же время едва различимый даже в тишине квартиры.

Он боится сказать что-то не то. А я уже догадываюсь, о чём пойдёт речь, и трясусь как осиновый лист. Дима ещё даже вопрос не задал, но мне уже плохо. Перед глазами всё плывёт, и сердце теперь колотится в районе горла, стягивает его, мешает дышать, заставляет открыть рот и ловить им воздух, как рыбе на суше.

* * *

Дима видит моё состояние, только почему-то отодвигается, будто сам боится. Или бережёт меня?

Через силу киваю и отвожу взгляд.

— Помнишь, как отказывалась выходить из машины? — хрипит мужчина.

Ему тоже сложно об этом спрашивать, но надо. Это как неприятная микстура или таблетка, застрявшая в горле. Только пока её не проглотишь, болезнь не пройдёт. Эту правду надо пережить. Открыться и…

Но мне сложно даже вспоминать об этом, не то что говорить. Безумно больно, будто и не было этих шести лет, и стоит лишь распахнуть глаза, как на меня свалится весь этот суровый мир. Вся его тяжесть и горечь вперемешку с собственными слезами.

Кажется, меня трясёт. Я не осознаю это, пока Дима не сгребает меня в охапку и не прижимает к своей груди. Бережно, нежно, чтоб не сломать и не покалечить ещё сильнее. Он деликатный, возможно, даже слишком.

Мужчина успокаивает меня, шепчет что-то ободряющее, просит не бояться и расслабиться. Рассказать и выплеснуть боль, лежащую грузом на сердце.

— Это было на моё шестнадцатилетие, — наконец выдаю тихо. — Дядя сильно напился, ему стало плохо. Он и в обычные дни пил, а на день рождения вообще разошёлся. Он до этого три дня с дружками бухал не просыхая, и в итоге прихватило сердце. Сначала вроде бы нормально было, потом всё хуже и хуже. Я растерялась, соседка вызвала скорую.

Замолкаю ненадолго, перевожу дух, пока Дима молча гладит меня по спине и ласково целует волосы.

— У нас в те времена в районной больнице молодые парни интернатуру проходили, а наша деревня как раз к той больнице относится. Их посылали на вызовы вдвоём: один за рулём, второй в качестве врача с чемоданчиком бегал. В общем, я тогда как раз с подружками встречалась, не успела в домашнее переодеться. В платье, на каблуках, с макияжем скорую ждала. И дождалась.

— Если ты не хочешь, — шепчет Дима мне на ухо, обдавая горячим дыханием шею. Он уже наверняка знает, что будет дальше. По крайней мере,