Долина смерти - Карина Халле

Он молчит, подбирая слова.

— Официальная версия гласит, что Джозефина была младенцем, родившимся во время тех событий. Она выжила и позже была удочерена.

— Но?

— Но местные предания гласят, что она родилась в ночь, когда ее мать изменилась. Что-то попало в кровь Джозефины. Голод, как они его называли. Человек… но с изъяном.

— Во что превратилась ее мать? — спрашиваю я, хотя часть меня содрогается от этой мысли.

— В существо, жаждущее человеческой плоти. И передавшее этот голод по наследству.

Меня пробирает дрожь, несмотря на тепло солнца. Его слова пробуждают кошмары, дремавшие в моем подсознании.

— Что-то вроде… зомби? — с опаской спрашиваю я.

Дженсен усмехается краем губ.

— Это современное название. У коренных жителей были другие имена. Поселенцы называли их «одержимыми».

— И ты в это веришь? — я не могу скрыть скептицизм.

— Я верю, что у гор есть тайны. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Я верю, что твоя сестра искала ответы о своей семье. Возможно, о связи с этими местами.

— Это абсурд, — усмехаюсь я. — Мы не имеем отношения к группе Доннера, — но я вспоминаю одержимость Лейни, её слова о том, что горы зовут её…

И вспоминаю нашу мать.

— Ты уверена? — тихо спрашивает Дженсен. — Ты изучала свою родословную?

— Мама умерла, когда мы были маленькими. Отец никогда не рассказывал о предках. Только… — я сглатываю, в горле пересыхает.

— Только что?

— Мама… у нее было не все в порядке с головой. Шизофрения, так врачи говорили. Помню ее только на таблетках, всегда, — говорю я, и голос звучит чужим. — Она твердила о травме. О передающейся из поколения в поколение. Но это бред какой-то, мои дедушка с бабушкой души друг в друге не чаяли, и меня любили. Я любила их всем сердцем, пока они не умерли, когда я была еще подростком.

— Как ваша мама умерла? — осторожно спрашивает Дженсен.

— Покончила с собой, — выдыхаю я. — Наглоталась таблеток. Написала, «простите, но это единственный шанс обрести покой».

Дженсен смотрит на меня с сочувствием, его взгляд словно хочет пробраться в мою душу.

— Мне очень жаль.

Я пытаюсь отмахнуться. Как научилась говорить о Лейни спокойно, так и научилась говорить о матери.

— Все в порядке.

Мы молчим, пока идем. Вдруг Дженсен тихо произносит:

— Иногда кровь хранит то, что забывает разум, — тихо говорит Дженсен, и его слова звучат как заклинание.

Мы доходим до нашего лагеря. Коул разжигает утренний костер, Элай проверяет запасы. Рэд, развалившись у дерева, точит свой нож. Хэнка нигде не видно, вероятно, он проверяет периметр или отошел по нужде.

Элай хитро ухмыляется. В его взгляде читается двусмысленность.

Внутри все сжимается от досады. После шуток Рэда о том, как Дженсен меня согревал, начинаю подозревать, что они всё знают. Боже, надеюсь, что это не так. Я просто умру от стыда.

— Может, еще кофе заварим и яичницу сделаем, прежде чем двинемся дальше? — Дженсен легко переключается на роль командира. Но, когда мы выходим на поляну, он едва касается моей руки. Прикосновение такое мимолетное, что я могла бы его вообразить, если бы не это приятное тепло, которое остается на коже.

Я засовываю руку в карман и сжимаю браслет. Какие бы тайны ни скрывали эти горы — и что бы ни скрывал от меня Дженсен — я чувствую, что стала немного ближе к сестре.

И, возможно, к пониманию того, зачем она вообще сюда приехала.

13

—

ОБРИ

После быстрого завтрака мы собираем вещи, складываем палатки и седлаем лошадей. Я второй раз затягиваю подпругу Дюка, когда рядом появляется Дженсен и критически оценивает мою работу.

— Я прошла проверку? — спрашиваю я.

— Подпруга неравномерно затянута. Сдвинь вперед, — его руки касаются моих, когда он ослабляет подпругу, и от этого мимолетного прикосновения по моей руке пробегает тепло.

Он поправляет седло и снова затягивает подпругу, а потом смотрит на меня изучающе. А я стараюсь не смотреть в его глаза, цвета мха на соснах.

— Ты готова к тому, что нас ждет?

— Я пережила вчерашний день. Конечно, все болит, но я выдержу.

— К тому, что мы можем найти, — его голос становится тише, словно он говорит только для меня. — Этот перевал — не просто место, Обри. Это граница.

Не успеваю спросить, что он имеет в виду, как Элай кричит, что все готово, и Дженсен отворачивается. Момент упущен.

Начало тропы полого поднимается вверх, вдоль ручья Доннер, между соснами и пихтами. Утреннее солнце пробивается сквозь ветви, раскрашивая землю под ногами танцующими солнечными зайчиками. В других обстоятельствах все это было бы прекрасно. Умиротворяюще.

Но от тишины, повисшей над нашей группой, веет чем-то тревожным. Каждый погружен в свои мысли, и слышно лишь скрип кожи, мерный стук копыт по земле и иногда фырканье лошадей.

Дженсен и Джеопарди возглавляют наше небольшое шествие, словно слившись в единое целое. Я еду на Дюке следом, за мной Элай. Рэд и Коул едут рядом там, где позволяет тропа, внимательно осматривая лес вокруг. Хэнк замыкает колонну, с винтовкой на коленях и напряженной спиной.

Примерно через час мне становится жарко, я снимаю куртку и привязываю ее к поясу. Тропа становится круче, поднимаясь вверх по склону горы. Деревья редеют, открывая вид на долину внизу, словно зеленое лоскутное одеяло, на котором видны дома и сверкающая гладь озера Доннер.

— Это старая дорога, построенная в 1863 году, — произносит Дженсен, стараясь перекричать усиливающийся ветер. — Когда-то она соединяла шахтерские городки с железной дорогой.

Мы едем вдоль этой дороги довольно долго, и я удивляюсь, что вокруг нет ни туристов, ни признаков цивилизации. Тропа снова сужается, и нам приходится вытянуться в линию. Чем выше мы поднимаемся, тем воздух становится разреженнее, и каждый вдох дается с трудом. Бока Дюка тяжело вздымаются, от его шкуры поднимается пар, и чем выше мы поднимаемся, тем холоднее становится воздух.

Дженсен невзначай упоминает, что мы на высоте около двух тысяч метров, меняется лес. Мои познания ботаники из колледжа позволяют мне определить сосны скрученные и горные тсуги, хотя гранитных скал и низких, изувеченных ветром кустарников, кажется, становится больше. Тропа древняя, выдолблена тысячами колес повозок и стоптана бесчисленными ногами за полтора века.

Когда мы огибаем один из таких выступов, Хэнк кричит. Я поворачиваюсь в седле и вижу, как он резко одергивает лошадь, которая нервно переступает под ним.

— Стой! — кричит он напряженным голосом.

Дженсен поднимает руку, останавливая нашу колонну.

— Что такое?

Глаза Хэнка смотрят на скалы над нами.

— Мне показалось, там что-то двигалось.

Мы все следуем за его