Экспозиция чувств - Елена Жукова

Примерно год Глеб ненавидел отца. Он упивался мечтой о побеге из дома (вместе с обожаемой мамой, естественно), и о том, как они будут жить в далекой горной Армении, где злой родитель не сможет их отыскать. Но постепенно Глебка притерпелся и к расписаниям, и к обязанностям. Наказания исчезли. Разговоры с отцом стали интересными и поучительными. Незаметно для себя перенимая отцовскую привычку рассуждать и анализировать, Глеб быстро взрослел. И мама гордо улыбалась, когда кто-нибудь из учителей хвалил ее «не по годам развитого мальчика».

Еще через пару лет отец стал для Глеба высшим авторитетом и примером для подражания. Гордин-младший старательно копировал лицом и повадкой отцовскую невозмутимость. Зато матери, с ее неумеренно пылкими проявлениями нежности, он стал стесняться. Хотя и испытывал потребность в ее ласке.

Изредка случались рецидивы, и жаркий темперамент гейзером выплескивался наружу. Так однажды, повздорив с мамой, Глеб в сердцах швырнул об стену банку с черешневым компотом. Та разлетелась сверкающими осколками и лиловыми каплями, засыпав и забрызгав все вокруг. Тогда отец, первый и единственный раз на памяти Глеба, вышел из себя и отвесил сыну тяжелую пощечину. Гнев обычно невозмутимого человека был так страшен, что урок запомнился на всю жизнь.

В период созревания, лет примерно с тринадцати, перед Гординым встала серьезная проблема. Горячий ток крови, подавленный, загнанный глубоко внутрь под панцирь самоконтроля, кипел и бурлил, стремясь выплеснуться наружу. И словно от этого внутреннего жара кожа Глебки стала обрастать густой экзотической растительностью. Волосы чем дальше, тем гуще покрывали его щеки, грудь, руки и ноги, не говоря уж о традиционных местах роста. Гордин ненавидел свою лохматость и частенько недобрым словом поминал армянского дедушку Амаяка. Тот был космат, как Кинг Конг, и шутил, что сама природа позаботилась, чтобы он, нежный теплолюбивый фрукт, не замерз в холодной Москве. Глеб же старательно выстригал, выбривал и запрятывал мятежную растительность под воротники, галстуки и длинные рукава. Он боролся с ней как с проявлением дикости, так же, как подавлял свою нецивилизованную эмоциональность.

Наверное, Гордин слишком передавил себя, потому что в прошлом году страстная половина взбунтовалась. Сначала с ним случилась Анна. Но с ней Глебу удалось сохранить имидж сдержанного человека. Да, он на время утратил контроль над эмоциями, он влюбился. И все-таки ему хватило силы воли, чтобы, не впадая в истерики, достойно уйти, когда Анна отказалась от него.

А теперь стало совсем худо. Несносная Корбус выманила наружу лохматого дикаря. Если б отец стал свидетелем сцены в кафе, то не избежать бы Глебу новой пощечины. Но самым ужасным было то, что Гордин получил от этого даже не удовольствие, нет, наслаждение. Он постоянно вспоминал, как девчонка вдруг затихла в его объятиях и раскрылась. Как ему мучительно хотелось распластать ее мягкое податливое тело по своей груди, вонзиться в него, искусать поцелуями, излиться в него соками. Глеб до сих пор ощущал горчащий вкус табака в ее дыхании, запах влаги на волосах… Но сильнее всего он слышал острый влекущий аромат ее желания. Она хотела его! А он хотел ее. Хотел до боли, до ломоты в гениталиях…

Кто и за что подсунул Глебу эту нахальную соплячку! Она погрузила его в хаос неуправляемых эмоций. Гордин злился, мучился, вожделел, презирал себя… И был готов совершать новые подлости. Мамин сынок, капризный шестилетний мальчик, спрятавшийся где-то на самом донышке Глебовой души, кричал взрослому мужчине: «Это все она, это она виновата! Ты должен ее наказать!».

Гордин снова открыл страничку Саши Корбус с уже знакомой аватаркой. Односторонне освещенное девичье лицо пристально смотрело на Глеба карим глазом и едва заметно улыбалось половинкой пухлых губ. Казалось, девчонка насмехалась над ним. Что ж, он готов принять вызов.

– Напрасно ты так самоуверенно улыбаешься, соплячка! Я с тобой не закончил. Мы еще встретимся!