Ведунья. Проклятая любовь - Широков

на всех фамильных портретах предков Берзариных. Да, это он. Рубиновый перстень со скарабеем. По неподтверждённым данным, на оборотной стороне его даже была надпись, заказанная самим Соломоном.

— «Всё проходит», — озвучила Настя.

Серёга поглядел на нее с удивлением.

— Ах, какая вы умница, — ещё больше обрадовался Памятов. — Люблю, когда ко мне приходят уже подкованными и проявляют истинный интерес к истории Гиблова. Так вот, этот перстень, повторюсь, по слухам давал Берзариным удивительные способности управлять материями и духами и даже, — профессор поднял палец вверх, — обращаться ветром. Невероятно, не правда ли?

— Очень, — поёжившись, согласилась Настя.

— Григорий Афанасьевич стал последним владельцем перстня, — рассказал Памятов. — Куда реликвия делась позже, никому не известно. Берзарины вымерли подчистую, и это связывают как раз с проклятьем Аграфены, опозоренной Григорием ведуньи. О ней известно немного. Только то, что она была из местных крепостных крестьян, занималась травничеством и предсказаниями, а также каким-то образом сумела влюбить в себя неистового Григория. Вы, должно быть, в курсе про оргии и загубленных крестьянок?

— В курсе, — подал голос Серёга.

— Так вот, на этой почве у Берзарина со Столетовой вышло некое противостояние. Разумеется, это можно только предположить. И закончилось тем, что граф решил сделать Аграфену, простолюдинку, своей женой, с тем, чтобы она родила ему наследника. Они даже обручиться успели, чем вызвали гнев и скорую погибель старшего Берзарина, Афанасия. Но любовь Григория и Аграфены была недолгой. Ведунья родила графу дочь и осталась притом жива, тот, разгневавшись, выгнал избранницу из дома. Аграфена в отместку наслала, как это говорится в старых книгах — «моровое поветрие» на род Берзариных. А у Григория было ещё две сестры от разных женщин отца, также тётки и их семьи — род был многочисленным, несмотря на сказанные выше особенности. Григорий приказал своим солдатам расстрелять бывшую возлюбленную. Она похоронена где-то у Неприкаянного ручья, который в доберзаринские времена носил название Ведуньин ручей. Берзарины вымерли в эпидемию. Где дитя Аграфены и Григория, и где перстень — никто не знает. След их теряется в истории.

— Здорово, — определил Серёга. — А вы сами верите, что Берзарины были колдунами?

— Молодой человек, как тот, кто посвятил всю жизнь изучению рода, я в этом не сомневаюсь! Хочу показать вам одну книгу, она принадлежала некогда Григорию.

Профессор ушел в кабинет, а Настя надула щёки, недовольная раздолбайством Валеры. Тут говорили столько интересного про его семью, а он где-то болтался да ещё и с фамильным перстнем в кармане!

Анастасия: ты где, псина?

Zорин: еду. Тут пробки, я не виноват.

— Какие, нафиг, пробки в метро? — буркнула Настя.

— Вот, прошу! — Памятов, тем временем, положил на стол небольшую книжицу в кожаном переплете. — Я точно уверен, что это дневник Григория. Только взгляните на него! Он кажется пустым.

Настя раскрыла книгу и сразу почувствовала, что она полна информации, хоть её страницы выглядели пустующими. Но они были исписаны, что замечалось по потрепанной бумаге. И ни одной строчки, ни буквы не виднелось!

— Здесь определённо есть текст, — постучал по странице пальцем профессор. — Но как дешифровать то, что не видно ни глазу, ни прибору? Не знаете, друзья? — старик улыбался, доверчиво глядя на ребят, и Настя понимала, что единственный возможный дешифровщик вот-вот должен был подъехать. Валера словно услышал её негодование и прислал смс:

«Ищу парадную».

Настя перезвонила.

— Валер, первый подъезд с торца, третий этаж.

— Мы ещё кого-то ждём? — спросил Михаил Ильич.

— Да, это небольшой сюрприз для вас и всего графского рода, — улыбнулась Настя. — Только он немного заблудился.

Раздался зов домофона, профессор впустил очередного гостя, и вскоре в прихожую Памятова ввалился живой Берзарин.

— Добрый день, прошу простить за опоздание. Зорин. Валерий. — Он по обыкновению учтиво протянул ладонь для рукопожатия.

Михаил Ильич охнул и неуверенно посмотрел сперва на Зорина, затем на портрет Григория, и, наконец, на Настю. Та засмеялась и кивнула.

Памятов с возгласом поистине детской радости затряс теплую ладонь Валеры.

— Боже мой! Невероятно! — восклицал Михаил Ильич. — Как возможно, чтобы род сумел выжить? Валерий, дорогой мой, проходите пожалуйста, — он затолкал Зорина в гостиную. — Откуда же вы взялись?

— Он из Невгорода, — сообщила Настя. — Вероятный потомок берзаринских бастардов.

— Несомненный! Валерий, бога ради, простите, я очень взволнован! — щебетал старичок. — Кто бы мог подумать? Эти знаменитые берзаринские «сорочьи очи»! Хоть никогда не видел их раньше, узнаю сразу. Сходство с Григорием полнейшее. У меня хранится кулон с прядью его детских волос, мы должны произвести генетическую экспертизу…

— У него есть ещё кое-что с собой, — хитро подмигнула Валере Настя. — После чего экспертиза станет не нужна. Мне почему-то кажется, что сегодня нам удастся прочитать дневники последнего графа.

— Неужели? — для Памятова сегодняшний день сделался днём щедрот судьбы.

Ни слова ни говоря, Зорин вытащил из кармана и показал профессору тот самый перстень.

20. Начистоту

Воцарилась недолгая тишина, прерываемая тиканьем часов на стене. Потом Настя не выдержала.

— Валер? — она взяла Зорина за запястья. — Ты чего? Сядь.

Он послушно плюхнулся обратно на табуретку. Настя присела рядом.

— Мы же вроде решили бороться. Что ты напридумывал, пока меня не было?

— Да так, — буркнул, нехотя, Зорин. — Хотя, чего «так»? Насть. Я… Я Дарину люблю.

— Так это отлично! — Приблудова улыбнулась и снова взяла его ладони в свои. — Видел у неё аватарку в профиле? Там вы на лошадях вместе. Мне очень понравилась фотография. Дашка такая счастливая.

— То-то и оно! — воскликнул Зорин. — Nasty, то-то и оно. Счастливая. Красивая. Здоровая! — он сделал упор на слово «здоровая». — Ну, и нафига ей я? Сломанная, недолговечная кукла. Насть, я тоже так счастлив был эти дни. Я почти поверил в то, что теперь все будет хорошо, но почему, собственно оно должно быть хорошо? Моя хреновая наследственность никуда не делась! Дарина заслуживает лучшего. Того, с кем она увидит старость. А не родит такого же больного урода, как я. Знаешь… Когда мой отец умирал… Насть. Он просил у меня прощения. Вот так же, как ты, держал за руки в больнице и плакал. Он еле говорил, но я хорошо запомнил его глаза. Папа извинялся за то, что я есть. Я тогда не понимал, почему он так говорит, ведь он — мой отец, он дал мне жизнь, он был со мной очень добрым! И я спросил: «Пап, ты меня не любишь?», а он сказал: «Люблю, и потому, прости». Сейчас я, наконец, его понял. Будь у меня сын, я бы тоже извинялся. Но лучше бы ему не родиться. Не хочу, чтобы Дарина плакала, как моя мама.