Не говори ни слова - Сейбр Роуз

приводит меня в возбуждение. Я делаю несколько глубоких вдохов, как меня учили. Вдыхаю и выдыхаю. И так до тех пор, пока шум в голове не утихает. После этого я снова сажусь в кресло отца и, глядя в окно, наблюдаю за лошадьми, которые неторопливо рысят по ипподрому, отдыхая после напряженного дня тренировок.

Я помню, как наблюдал за моей милой певчей птичкой, прячась в тени. Я следовал за ней по улицам маленького городка, узнавая о её жизни.

Закрыв глаза, я представляю, как её тело скользит по воде во время утреннего заплыва. В том, как её мокрая кожа блестит на солнце, есть что-то завораживающее, что пробуждает во мне похотливые мысли.

Я следовал за ней по знакомым улочкам к её дому. Она учила играть на фортепиано маленькую девочку в красивом розовом платье. Когда девочка нажимала на клавиши, моя милая птичка нежно пела. Я закрываю глаза, растворяясь в звуках её голоса.

Когда они закончили, маленькая девочка отошла от пианино, расправляя складки своего платья и кружась. Через окно я видел, как моя милая птичка улыбалась и нежно гладила ткань. Её глаза загорались, и она молитвенно прижимала ладони к подбородку, когда маленькая девочка снова начинала кружиться.

Красивые платья для красивых девочек.

Моей певчей птичке так нужны её пёрышки.

Я резко сажусь и достаю из кармана свой мобильный телефон набирая номер Кэмерона — моего водителя, телохранителя и верного пса, как Райкер у отца. Однако, в отличие от моего отца с Райкером, я не стремлюсь к постоянному общению с ним. Мне хочется, чтобы он держался на расстоянии, наблюдал за мной издалека, не появляясь в моей жизни. Его присутствие лишь вызывает у меня раздражение.

Он отвечает сразу же после первого гудка.

— Мне нужно, чтобы ты доставил товар, — говорю я.

ГЛАВА 16

МИЯ

Девушка падает на пол, как будто ее ударили, и ее локоть ударяется с такой силой, что на нем остаются кровавые ссадины. Ее взгляд скользит по кровати, камере и цепям, прежде чем остановиться на мне. На ее лице нет ни страха, ни любопытства. Оно пусто. Лишено эмоций. Она забивается в угол, присаживаясь на корточки, словно это меня она должна бояться.

— Привет, — говорю я, но слова звучат неправильно. Они слишком глубокие и хриплые, поэтому я откашливаюсь и пробую снова. — Привет, — повторяю я.

Она сидит, сжавшись в углу, не в силах или не желая поднять глаза. Ее кожа бледная, почти серая. На шее виднеются грязно-желтые синяки, а на спине — рубцы от струпьев. Она дрожит, ее тело дрожит так сильно, что я не знаю, от страха это или от холода.

— Как тебя зовут? — Спрашиваю я. В данных обстоятельствах это такой незначительный вопрос. Имена не имеют значения. Мы не имеем значения. Но это заставляет меня чувствовать себя более нормально. Каким бы нормальным это ни было.

Она поднимает голову, но только затем, чтобы посмотреть в камеру, словно предупреждая меня, что он нас слушает. Я беру одеяло с кровати и осторожно подхожу к ней.

— Я Мия, — говорю я, накидывая одеяло на её плечи и садясь на землю рядом с ней. — Ты в порядке? Тебе больно?

Это глупый вопрос. Конечно, ей больно. Это очевидно. Она плотнее закутывается в одеяло, натягивая его на плечи.

— Ты давно здесь? Ты знаешь, где мы находимся?

И снова её взгляд устремляется в камеру. Когда-то она была хорошенькой. До того, как плоть покинула её тело, и она превратилась в кожу, натянутую на кости. До того, как её избили, оставив в синяках и переломах. Её волосы можно было бы назвать светлыми, хотя соломенные были бы более подходящим описанием. У неё светлые глаза, настолько светлые, что они почти лишены цвета. Но когда она снова поднимает взгляд к камере, я замечаю в них намек на голубизну.

Даже укрытая одеялом, она все еще дрожит. Я протягиваю руку, чтобы коснуться ее колена, в надежде успокоить, но она отшатывается, как будто я причинила ей боль.

— Все хорошо. Я не хочу причинять тебе боль, — говорю я, стараясь быть убедительной.

В ее взгляде читается недоверие.

— Я такая же, как ты, — продолжаю я, все еще надеясь, что она заговорит. — Они держат меня здесь взаперти, как и тебя.

Ее взгляд скользит по моему телу, и на мгновение мне хочется, чтобы на мне были такие же отметины, как у нее. Вместо этого, если не считать покраснения на запястьях и небольших шрамов на спине, моя кожа безупречна. Я вижу презрение в ее взгляде, и это заставляет меня чувствовать себя хуже. В ее глазах сквозит холод, который, как я думала, присущ только моему похитителю.

Подняв одеяло, она укрывается им с головой, прячась от меня, от него или от камеры — я не уверена.

Я предполагаю, что она должна стать частью моего наказания, но не знаю, как именно. Она кажется такой хрупкой, и я не думаю, что от нас потребуется причинять друг другу боль. Вряд ли она способна на это.

Только посреди ночи я узнаю об их намерениях. Я сплю на кровати без одеяла, а она остаётся в моём углу, где я могу видеть звёзды. Но она не смотрит на них, возможно, это причиняет ей слишком сильную боль. Она здесь гораздо дольше, чем я, это ясно видно по её измождённому лицу и отчаянию в её позе.

Я просыпаюсь не от того, что открывается дверь, а от осознания того, что они здесь, и я узнаю об этом только тогда, когда комнату наполняет голос.

— Проснись! — Этот голос звучит для меня незнакомо. Он принадлежит кому-то другому, не моему похитителю. Страх заполняет мою грудь, сдавливая сердце. На мгновение я теряю ориентацию. В своих снах я не была заперта в этой комнате, но реальность происходящего обрушивается на меня, когда зажигается свет и девушка в углу, сбросив одеяло, ползет, шаркает или карабкается к мужчинам, становясь на колени, сцепив руки за спиной и покорно опустив голову.

Я лежу неподвижно, слишком напуганная, чтобы пошевелиться, но притворяюсь, что непоколебима в своем бунте. Раздаются шаги, и в поле моего зрения появляется его лицо. Мне кажется странным, что я даже не знаю его имени. Этот человек удерживает меня, бьет, требует моего подчинения, и все же у меня нет другого имени, чтобы назвать его, кроме как мой похититель.

— Не говори ни слова, — шепчет он.

Я зажмуриваюсь, стараясь не думать о нем.