Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф

– Мы не обманываем…

Я зажимаю дрожащие пальцы под коленями, ищу лазейку, не хочу раскрывать диагноз.

– Но и всю правду не говорите!

– Эвелин, скажи, они поймут… – сдается Джозеф.

– Что поймем? – Вайолет бросается к отцу.

– Джозеф…

– Они все равно узнают…

Плечи у него поникли под тяжестью несказанных слов; все силы он потратил на то, чтобы начать разговор.

– Мы ведь это обсуждали!

Я сопротивляюсь желанию утихомирить его, утащить в другую комнату.

– Что именно?

Взгляд Вайолет мечется между нами, она похожа на ребенка, который умоляет рассказать ему «страшный секрет».

– Я так и знала! – восклицает Джейн, воздевая руки.

– Невероятно, – бормочет Томас.

Он встает, подходит к камину и остается там стоять, облокотившись о каминную полку.

– Рас-ска-зы-вай! – Джейн выделяет каждый слог, будто проворачивая ключ в замочной скважине и открывая заветную дверь.

– Эвелин…

– Я не хотела…

– Вы же понимаете, что мы от вас не отстанем, – говорит Томас.

– Мама, что происходит? – В голосе Вайолет нотки страха.

– Вы с папой и так уже заявили, что намерены покончить жизнь самоубийством. А теперь хотите сообщить еще что-то более ужасное?! Что может быть хуже? – вопрошает Джейн.

Несмотря на абсурдность разговора или как раз из-за нее, мне хочется засмеяться. Я сдерживаюсь, и смех клокочет в горле будто рыдание.

– Будет хуже, если вы начнете со мной носиться как с хрустальной вазой.

Частичное признание, первая за сегодня правда, вырывается у меня против моей воли.

– Значит, ты собралась умирать, – заключает Джейн.

– Через год, – соглашаюсь я, отчаянно желая вернуться к тому, с чего мы начали: «В следующем июне. Это наш последний год».

– Полный трындец, – произносит Томас.

– Ма, слушай…

Слова Джейн – будто рука, протянутая из спасательной лодки. Она, как никто другой, знает, каково это – барахтаться в воде, приготовившись к худшему.

– Ты правда думала, что мы согласно покиваем и оставим все как есть?

Я выдыхаю, беру курс на смирение. «У вас вторая стадия». Шесть месяцев назад даже первая стадия казалась кошмаром. «Болезнь быстро прогрессирует. Обычно между стадиями проходят месяцы, годы, а у вас…» Сейчас я бы все отдала, чтобы вернуться на первую. Джозеф, конечно, прав. Забор, который я воздвигла вокруг своей болезни, слишком хлипок. Даже без моего согласия они разберут его на раз-два.

– У меня болезнь Паркинсона. Прогрессирует быстрее, чем предполагали врачи. Я хотела как можно дольше сохранять подобие нормальной жизни, но течение болезни…

Я показываю им руку – такой тремор не скроет и искусный игрок в покер.

– Ой, мамочка… – начинает Вайолет.

– Господи… – выдыхает Томас.

– О боже, мама! Ну как же так… Почему ты нам ничего не говорила? Послушай, у Майкла Джея Фокса ведь как раз Паркинсон, да? И он вполне себе нормально живет, снимается, о смерти вроде и не думает, – говорит Джейн.

– У всех по-разному. Мой лечащий врач сказал, что у меня редкий случай.

– Проконсультируемся у другого врача, – настаивает Томас. – Ты обращалась за вторым мнением?

– Вот поэтому я и не хотела вам говорить! Несколько лет меня обследовали вдоль и поперек, чтобы найти способ остановить болезнь. Увы, таковых нет. – Голос у меня срывается. – Не хочу торчать в больницах и поликлиниках, не хочу, чтобы вы носились в поисках какой-то волшебной таблетки. Все, так я решила. Никаких больше обсуждений моего диагноза.

– Надо было сказать. Возможно, у нас получилось бы помочь, – говорит Томас. – Это ведь не только тебя касается.

– Что мы можем сделать? – спрашивает Вайолет. – Должен быть какой-то выход.

– Так, подождите, – перебивает ее Джейн. – Мама, у тебя Паркинсон… Мамочка, милая, это ужасно, за что тебе эта напасть… Но… вы говорите, что вы оба хотите… Папа! А у тебя что?

– О господи! – Новая волна ужаса пробегает по лицу Вайолет. – Что с тобой, папа?!

Джозеф смущенно моргает.

– А что со мной?

– Вы сказали, что оба хотите покончить с жизнью, – поясняет Джейн; ее эмоции под контролем, она как доктор, изучающий историю болезни. – Что у тебя?

– У меня ничего.

– Ваш отец почему-то решил, что моя смерть становится и для него поводом умереть. Я буду вам очень благодарна, если вы все вместе его переубедите. У меня не получается.

– Эвелин, – предупреждающим тоном говорит Джозеф.

– Что-о-о? – Пораженный Томас трет лоб. – Вы оба сумасшедшие.

– Так ты здоров? – сухо уточняет Джейн.

– Насколько мне известно, да.

– И хочешь совершить самоубийство из-за того, что больна мама, верно?

– Я предпочел бы, чтобы мы оба остались живы, но она ясно дала понять, что это не вариант, – говорит Джозеф обиженно и резко.

Все, хлипкий забор рухнул, теперь не спрячешься, все карты на столе, нет смысла изворачиваться.

– Это что, какая-то извращенная проверка друг друга на слабо? – спрашивает Томас. – Вы блефуете?

– Я не блефую, – отвечаю я, уже желая повернуть время вспять, просто обнять детей и заверить их в том, что мы всегда будем рядом. Усилием воли я и себя саму заставила бы поверить в эту заманчивую ложь.

– Я тоже, – добавляет Джозеф.

Интересно, он доведет дело до конца? А я? Признаться в своих намерениях, выдержать гнев и боль детей (вызванные одними только нашими словами) – это одно. Но сделать?

– Я в замешательстве, – произносит Джейн.

– Па, я думал, ты более благоразумен. – Томас вызывающе смотрит на отца.

– Томас! – Я говорю твердо, но без резкости.

Мы ждали от него подобной реакции. Мы были готовы.

– Что? Что Томас? – усмехается он. – Елки-палки, да вы просто эгоисты! Как, по-вашему, Вайолет и Джейн должны преподнести это детям?

– Мы об этом подумали.

Только я хочу объяснить подробнее, как отвлекаюсь на свой тремор, который уже нет нужды скрывать. Джозеф снова крепко сжимает мои пальцы, и я благодарна ему за поддержку.

– Сильно сомневаюсь! – кричит наш сын. – Вы себя ведете как влюбленные подростки!

– Не ори! Я не могу сосредоточиться, – обрывает его Джейн, пользуясь статусом старшей сестры, – это круче, чем, как Томас, быть влиятельным финансистом.

Наша старшенькая… Трудно поверить: она, так и не побывав замужем, скоро сама может стать бабушкой: ее дочь Рейн с мужем пытаются зачать ребенка. Малыша, которого я, наверное, никогда не возьму на руки.

Эта еще не случившаяся, но уже мучительная потеря оставляет во мне незаживающую рану: я представляю Рейн в роддоме на кровати, с розовым младенцем на руках, рядом стул, на котором могла бы сидеть я; собралась родня, Рейн дает мне в руки своего малыша, моего правнука, однако меня там нет. Я никогда не увижу, как разворачивается новая жизнь, не почувствую, как крошечные пальчики обхватывают мои, не узнаю, как внучка постигает объединяющие нас секреты материнства.