Твоя наследница - Рина Беж

— Дав, — Алекс только отрицательно качает головой, мгновенно понимая, о чем речь.

А вот я не понимаю.

Не понимаю, почему он молчал столько лет, когда тут, у него прямо под носом, росла моя дочь.

МОЯ ДОЧЬ! Черт подери!

Мне потребовалось меньше минуты, чтобы понять кто она. И охренеть. Потому что приговор врачей в двух клиниках был единогласным — бесплоден.

— Почему ты мне ничего не сказал? — на эмоциях голос проседает и получается сип.

Я впиваюсь в глаза друга, стараясь уловить хоть намек, что ему стыдно.

А друга ли?

Бьет под дых новая мысль, но я откидываю ее, как самую идиотскую. Если не верить Алексу, кому вообще можно верить в этой никчемной жизни. Нет. Нельзя действовать сгоряча.

Стоит узнать все подробно и понять.

— Я ей обещал, что не стану вмешиваться, — Гроссо не называет имени, но мы оба понимаем, о ком идет речь.

И он не чувствует никакой вины, произнося это.

По лицу вижу.

Смотрит прямо. Уверенно. Ни грамма сомнений.

Заставляю себя выдохнуть и расслабиться. Холодный ум, а не эмоции — вот на что всегда я опирался.

Но сегодня вновь происходит сбой. С Котовой всегда все наперекосяк.

Дьявол!

— Дав, Юля летала к тебе в Турцию рассказать о беременности. Или я ошибаюсь? И она ввела меня в заблуждение? — задает четкие вопросы побратим.

— Нет, все верно, — отвечаю, сжимая челюсти.

— Ты ее выгнал.

— Алекс, ты не понимаешь!

— Но факты именно таковы, — Гроссо безжалостен.

И я, с одной стороны, зол, что он бьет весьма прицельно и болезненно, а с другой, рад, что у Юли и Амины все это время был такой защитник.

— Я прилетал к ней позже, через месяц, — не оправдываюсь. Просто стараюсь разобраться в прошлом. — Почему она соврала, что сделала аборт?

— Может, потому что твой отец ей угрожал?

— Что?

— А чему ты удивляешься? Или забыл, как решает проблемы твоя семья?

— Нет, но она же была…

— Никем, — резко заканчивает предложение друг, вываливая наружу нелицеприятную правду, хотя я намеревался сказать совсем другое. — Но все же в матримониальные планы твоего отца умудрилась вмешаться и чуть их не испортила.

Да, Юля ничем не устраивала Дамира Цикала, и он этого сперва не скрывал. У нее не было нескольких миллиардов на заграничных счетах, отсутствовали выгодные для ведения совместного бизнеса родственники и связи в высших кругах. Она была простой и неинтересной для нашей «выдающейся семьи», как и миллионы других обычных девчонок.

Однако, я думал, что чуть позже отец смирился с моим выбором и отступил. Получается, нет. Он все же посчитал ее угрозой и просто затаился на время. А затем сделал ход конем… и, скорее всего, сразу в обоих направлениях.

Узнать всё, что осталось «за кадром» семь лет назад теперь становится принципиально важным и жизненно необходимым.

И я узнаю, даю себе клятву.

— И ты не заступился? — возвращаюсь к разговору, слегка приоткрывающему завесу жестоких тайн.

— Нет, потому что выяснил об этом постфактум, — отвечает спокойно, а вот меня всего скручивает от понимания ситуации, какой видели ее остальные, а особенно молодая, одинокая девчонка.

Беременная девчонка.

Финансово нестабильная.

Отвергнутая женихом.

Высмеянная его семьей.

Запуганная до смерти.

Я слишком хорошо знаю своего отца — безжалостного манипулятора, тирана и самодура, зацикленного на обогащении любыми средствами и методами, чтобы ясно представлять, как он мог давить на Котову, доводя ее до нервного срыва, а то и чего пострашнее.

— В то время она была одна, — продолжает Алекс добивать. — Точнее, с моей женой, единственной подругой, оставшейся на ее стороне. Остальные по какой-то неясной причине от Юли отвернулись. Думаю, твоя сестричка и тут приложила свою поганую руку.

Как бы не любил сестру, сейчас молча проглатываю обвинения. Побратим не тот человек, кто станет бросаться словами направо и налево, не имея обоснований. А значит, Карина тоже…

Отец и Карина. И я — слепой болван!

Дьявол!

Ощущение беспомощности накрывает лавиной. Тихая ярость сковывает тело.

Что может быть ужаснее, когда предает семья? Когда рушится незыблемая опора. Когда родные суют нож в спину?

И пусть я здраво никогда не считал их святыми, но и такой подлости не ожидал.

На секунду прикрываю глаза, до боли сжимая зубы. Пока не время кипеть и горячиться. Холодный ум и трезвый расчет. Только так.

И всё же…

Сколько же всего я не знаю?! Страшно представить.

Ну ничего. Главное, что девчонки целы и невредимы. Амина — просто ангелочек, от которой невозможно оторвать взгляда. А Юля… Юля совершила невозможное — сохранила моего ребенка и, уверен, не просто достойно воспитала дочь, но и дала ей все самое лучшее. И за это я буду благодарить ее всю жизнь и сделаю так, чтобы с этой минуты они обе ни в чем и никогда не нуждались.

А с остальным я разберусь, до всего докопаюсь.

И лучше, если на моем пути больше никто из родственников не встанет.

За своё буду мстить.

Соразмерно. И жестоко.

Всепрощение теперь не выход… даже для близких.

Прав был Алекс когда-то, моя сестра оказалась еще той гадюкой, да и отец ей под стать.

— Соня тоже в курсе, что я — отец Амины? — наблюдаю, как жена Алекса подходит к Юле и обнимает ее за плечи, что-то тихонько нашептывая.

Котова в первый момент нервно дергается, и я еле сдерживаюсь, чтобы ни рвануть к ней, желая обнять и успокоить. Пообещать, что все дурное позади, и они с дочерью теперь всегда будут под надежной защитой. Я для этого сделаю всё и даже больше. Руки буквально чешутся, как хочется обнять девушку, не только не изменившуюся за прошедшие годы, но и ставшую еще краше и желаннее.

— Нет, иначе она ни за что бы не сделала тебя крестным, — фыркает Гроссо. — Скорее уж и на пушечный выстрел к нам в дом не пустила.

— А ты? Тоже считаешь, что я во всем виноват, брат? — уточняю главное.

— Я считаю, что лучше поздно, чем никогда, Дав. Выясни, наконец, правду. И, если отцовские чувства проснулись, то, проявив деликатность и терпение, уверен, ты сможешь стать хорошим отцом.

— А Юля? — спрашиваю о невозможном.

Семь лет назад я вычеркнул эту девушку из своей жизни, поверив близким и обвинив ее во лжи, и не позволил себе ни капли слабости, чтобы передумать. С тех пор ни разу ею не интересовался, заставил себя все забыть, запретил вспоминать.

А теперь…

Совершенно не представляю,