Где сокрыта библиотека - Изабель Ибаньез

метнула в него недовольный взгляд, хотя это скрылось от его внимания. Последнее, что он делал — умирал от голода, я лично в этом убедилась. Я не была склонна к жестокости, но в этот момент начала мысленно прикидывать, что бы я могла кинуть ему в голову. Дядя Рикардо в очередной раз саботировал постельный режим. Можно было подумать, что я предлагаю ему есть сырой лук, как яблоко. Он тащил меня за собой, крепко вцепившись в мое запястье, пока мы направлялись в роскошный обеденный зал Шепарда. Вторая его рука была перевязана, и он время от времени опускал на нее взгляд, возмущаясь тем, что из-за нее он отстает от графика работ на Филе. Кроме того, он с глубоким подозрением смотрел на каждого, кто встречался нам по пути. Когда в коридор, ведущий к главной лестнице, вошли два джентльмена, дядя насильно увлек меня за угол, чтобы затаиться и дождаться, пока они пройдут мимо.

На этот раз я даже не пыталась скрыть своего раздражения.

— Что, ты думаешь, может произойти со мной на третьем этаже отеля?

Дядя Рикардо даже не взглянул на меня, сосредоточенно провожая спины джентльменов, направляющихся, предположительно, в свой номер.

— Ты видела их прежде?

Я выдернула руку из его хватки.

— Ты должен отдыхать, а не судить ничего не подозревающих туристов.

Дядя наконец наклонил свое бородатое лицо к моему. Он возвышался надо мной, от него пахло цитрусовым мылом, а его одежда, в кои-то веки, была отглажена, а обувь отполирована до блеска. Следствие пребывания в отеле в течение последних нескольких дней.

— Ты ничему не научилась? Кто угодно может быть человеком Лурдес.

— Если бы она хотела убить меня, у нее было множество возможностей. Но она этого не сделала, — прошептала я. — Я все еще ее дочь. Ее единственный ребенок.

— Ты видела, насколько далеко она готова зайти, преследуя собственные интересы. Не надейся на ее материнскую любовь.

Дядя расслабил упрямо поджатые губы. Он смотрел на меня ласковыми глазами, того же цвета, что и мои собственные, — ореховые, меняющие оттенок в зависимости от настроения. Где-то в глубине его взгляда притаилась жалость, а я не могла этого вынести.

— Неприятности следуют за ней по пятам, куда бы она не пошла. Ты, как никто другой, должна это знать.

Мои губы приоткрылись, когда в голове мелькнуло воспоминание. Мгновенная вспышка, как будто кто-то полоснул ножом по моей коже.

Эльвира выкрикивает мое имя — зовет меня на помощь, когда курок уже спущен и пуля летит ей навстречу. А мгновение спустя все, что я вижу — ее изуродованное лицо. Неузнаваемое. Кровь собиралась в лужицу возле ее головы, окрашивая золотой песок.

Если бы я могла, я бы отдала годы собственной жизни только за то, чтобы вырвать из своей памяти этот эпизод жизни.

— Думаю, можно выходить, — сказал дядя и снова вцепился в меня своей здоровой рукой, почти волоча за собой по коридору. — Нам многое нужно обсудить.

При обычных обстоятельствах я бы что-нибудь возразила, но его слова глубоко засели внутри меня. Я никак не могла забыть кем была моя мать. Искусная манипуляторша и умелый стратег. Лгунья и воровка. Женщина, которая могла предать и предала собственную дочь, упивающаяся властью и готовая на все ради обогащения. Холодная и безжалостная, она пожертвовала Эльвирой без зазрений совести.

Женщина, развеявшаяся на ветру.

Будь бдительна, велела я себе. Мы продолжили свой путь в обеденный зал, но на этот раз я уже вместе с дядей осматривалась по сторонам.

Гости отеля заполонили обеденный зал, расположившись за множеством обеденных столов с белоснежными скатертями, а официанты проворно сновали между ними, разнося подносы с серебряными чайниками и фарфоровыми чашками. Уит сидел напротив меня, одетый в голубую рубашку на пуговицах, заправленную в обычные брюки цвета хаки. Его мускулистая фигура занимала все изящное сидение, широкие плечи возвышались над спинкой стула. Мне не нужно было смотреть под стол, чтобы знать, что он надел свои любимые ботинки, зашнурованные до середины икр. Он налил себе вторую чашку кофе, и я знала, что он откажется от сахара и сливок, предпочитая пить его черным.

Я отвела взгляд, вспомнив, что в двух шагах от меня находится дядя, и подняла чашку с чаем, чтобы скрыть горящие щеки. Жидкость обожгла язык, но я все проглотила, чтобы выиграть время. Я ощущала на себе тяжесть дядиного взгляда, молчаливо оценивающего и настороженного. Меньше всего мне бы хотелось выдать себя.

Дядя не оценил бы глубину моих чувств к Уиту.

— Мы уезжаем через несколько дней, — сказал ему дядя Рикардо.

— Боюсь, это идет вразрез с тем, что было прописано доктором, — спокойно ответил Уит. — Он велел не покидать постель еще пару дней и не спешить возвращаться к активному образу жизни. Разумеется, в том числе и поездки на большие расстояния. Слишком много суеты и тому подобное.

Мой дядя приглушенно зарычал.

— Филе находятся не так уж и далеко.

— Всего-навсего каких-то пара сотен миль, — ответил Уит, по-прежнему не обращая внимания на вспыльчивый характер дяди Рикардо. — Могут разойтись швы, повышая риск заражения…

— Уитфорд.

Почти против своей воли я посмотрела в его сторону. Я ничего не могла с собой поделать, также как не смогла сдержать тихий смешок, который сорвался с моих губ. Мой дядя заводился с пол оборота не только из-за меня, он также не мог сдержаться и показывал свой скверный несдержанный характер и Уиту.

Просто Уит справлялся с этим лучше меня.

— Поступай как хочешь, но я обещал доктору, что передам его рекомендации, — сказал Уит, слабо улыбаясь. — И теперь, во всяком случае в этом отношении, моя совесть чиста.

Вы никогда бы не догадались, что несколькими часами ранее он говорил о женитьбе. Его манера поведения была такой же, как всегда, — напускное веселье под которым скрывается глубокий цинизм. Он уверенно смотрел в глаза моего дяди, и голос его не дрожал. Его рука крепко держала ручку кофейной чашки.

Лишь одно выдавало его.

Он ни разу не взглянул на меня, с тех пор как сел за стол.

Ни разу,

Дядя Рикардо сузил глаза.

— Во что ты еще ввязался? Или мне лучше не знать?

— Я бы на твоем месте держался от этого подальше, — сказал Уит и сделал большой глоток. Он по-прежнему не смотрел в мою сторону. Словно боялся, что мой взгляд обнажит все его секреты.

Дядя отодвинул свою тарелку — он съел лаваш, макая его в хумус и тахини, а также четыре глазуньи. Несмотря на мое недовольство им, я была рада,