Дотла 2. Красная королева - Анна Эйч

Владимир аккуратно берёт меня под локоть, его прикосновение удивительно деликатно для человека такой физической мощи:

– Пойдёмте, мисс Арула, в дороге вам станет легче.

На заплетающихся ногах, босиком, я бреду за Владимиром. Игнорирую его попытки заставить меня надеть туфли – эти острые, как кинжалы, лакированные орудия пытки кажутся сейчас такими же бессмысленными, как весь окружающий мир. Меланхолично подхожу к чёрному мерседесу и опускаюсь на заднее сиденье, утонув в мягкой коже, которая принимает моё безвольное тело в свои объятия.

Автомобиль мягко отъезжает от дома, и я с облегчением выдыхаю, понимая, что ближайший час не услышу от отца никаких наставлений. Слёзы беззвучно скользят по щекам, прокладывая извилистые дорожки в безупречном макияже. Я не рыдаю и не всхлипываю – просто наблюдаю за проносящейся природой за окном и пытаюсь понять, почему мир так жесток? Почему Бог решил забрать молодую, полную жизни, талантливую девушку, но при этом позволяет жить моему отцу?

Может быть, Бога и нет вовсе?

– Мне очень жаль, – приятный голос Владимира возвращает меня в реальность.

– Спасибо… – благодарно киваю, встретившись с ним взглядом в зеркале заднего вида.

– Если хотите, я узнаю, где её похоронят, чтобы вы могли попрощаться…

– Да, спасибо, – вытираю щёку и с отстранённым удивлением замечаю на пальцах чёрные разводы туши.

– Держите, – Владимир передаёт мне пачку салфеток.

– Почему такое случается? Разве это справедливо? – всхлипываю, – Она была так молода, не сделала ничего плохого, но Бог всё равно решил лишить её жизни…

В ответ Владимир лишь глубоко вздыхает и качает головой. Его молчание красноречивее любых слов – в мире нет ответов на такие вопросы.

Мы проехали примерно полпути. Я не знаю точного адреса, но предполагаю, что мы должны двигаться по основной дороге, однако Владимир неожиданно сворачивает и паркует автомобиль у обрыва, откуда открывается головокружительный вид на бескрайнее лазурное море.

– В чём дело? – с тревогой спрашиваю я.

– Давайте выйдем, мисс Арула, – мягко предлагает он. – Вам нужно подышать воздухом.

Мы выходим из машины и приближаемся к ограждению, за которым открывается невероятный вид на Адриатическое море. Сапфировая гладь простирается до горизонта, где небо сливается с водой в единую лазурную бесконечность. Прикосновения ветра, запутавшегося в моих волосах, кажутся оскорбительно живыми на фоне оцепенения, сковавшего моё тело.

Владимир молча стоит рядом – молчаливый страж моего горя. Его присутствие подобно якорю, не позволяющему моему сознанию окончательно разбиться от отчаяния. Время растворяется в пространстве между нашими фигурами, оно теряет значение, как теряют смысл все земные ценности перед лицом смерти. Владимир не пытается меня утешить банальными фразами. Он просто даёт мне возможность выплеснуть боль, которая иначе разорвала бы меня изнутри. В его глазах – понимание и уважение к моей скорби.

Наконец, когда мои рыдания затихают до прерывистых вздохов, он откашливается, словно собирается с духом перед прыжком в бездну.

– Виола, Бог здесь ни при чём… – хрипло произносит он. – И то, что я тебе сейчас расскажу, может стоить мне жизни, но ты стала мне как дочь, и я не могу видеть тебя такой…

Я медленно отклеиваюсь от ограждения и замираю, готовая услышать нечто, что наверняка окончательно разрушит меня.

– Пока Милош был обычным курьером или координатором, его семье ничего не угрожало, но когда речь идёт о том, чтобы контролировать всё южное побережье, ставки значительно повышаются.

– О чём ты говоришь? – непонимающе вглядываюсь я в лицо своего телохранителя.

– Все, кто приближен к твоему отцу – или кровные родственники, или сироты, без родителей и друзей. Одним словом, одинокие волки без всякой привязанности.

Я всё ещё не понимаю к чему он клонит.

– Это не случайность, Виола! Твой отец один из самых влиятельных людей юга, его люди должны быть неуязвимы, как и он сам. Близкие – это уязвимость, а Стелла…

– Слабость Милоша… – задыхаясь, произношу я, и истина обрушивается лавиной, погребая под собой остатки моей прежней жизни. – Авария была не случайна.

Владимир кивает, и мне кажется он понимает мою боль, как никто другой. В жёстких, всегда контролируемых чертах его лица проступает тень старой раны, в уголках глаз залегли морщинки, говорящие о потери. Эта история явно задевает его за живое, цепляет какие-то потаённые струны его души.

– О, нет! Он… Он убил кого-то из твоих близких? – я почти выкрикиваю вопрос в ужасе, слова вырываются из моего горла вместе с новой волной слёз.

Владимир сдавливает ограждение с такой силой, что белеют костяшки пальцев. Его руки – руки человека, привыкшего сражаться, – сейчас выдают его уязвимость. Замечаю скупую слезу в уголке глаза, которую он поспешно смахивает, стараясь оставаться беспристрастным. Но эта слеза – как трещина в плотине, за которой скрыт океан невыплаканного горя.

– Владимир? – тихо зову я, чувствуя, как моё сердце сжимается от страшного предчувствия.

– У меня есть дочь… – выдавливает он, и каждое слово даётся ему с трудом, будто он признаётся в чём-то запретном. – Примерно твоего возраста. Она растёт и думает, что я ублюдок, который бросил её ещё до рождения. И так должно оставаться, ради её безопасности.

– Ты просто исчез?

– Да, я намеренно разбил сердце женщине, которую любил больше жизни, чтобы обезопасить её и будущего ребенка. Я не имел права влюбляться, это было слишком опасно.

В этих простых словах – вся трагедия его существования, вся противоестественность мира, в котором мы живём.

– Мне очень жаль, – возвращаю я Владимиру его же слова и тянусь, чтобы обнять его.

Утопаю в тёплых медвежьих объятьях и позволяю себе разрыдаться в голос. Я оплакиваю Стеллу с её несбывшимися мечтами, оплакиваю любовь Владимира к семье, которую он никогда не сможет им показать, оплакиваю свою жизнь, которая потеряла всякий смысл для меня.

Если в мире, где мы оба застряли, привязанность становится смертным приговором, а любовь – непозволительной роскошью, то зачем, скажите, жить?

Глава 21. Мира больше нет

Стас.

Два месяца спустя. Кипр.

Я стою посреди безупречного свадебного великолепия, и хочу выцарапать себе глаза, чтобы не видеть этого до тошноты идеального праздника. Солнце заливает золотом безбрежную морскую гладь, играет в изумрудной листве оливковых деревьев, обрамляющих площадку для церемонии. Повсюду белоснежные цветы – пионы, гортензии, орхидеи. Они всем своим видом пытаются доказать нам, что это праздник чистоты и невинности. Ключевое здесь «пытаются».

Гости, подчиняясь дресс-коду, также пришли в белом, одни скажут красиво, но мне они напоминают стаю