Парадокс любви - Паскаль Брюкнер

Двадцатый век прославлял сексуальность как орудие по переделке мира, которое поднимет человеческий род до состояния, близкого к совершенству. По аналогии с экономикой был даже запущен термин «сексуальная нищета», предполагающий градацию успехов в сфере чувственности: там есть свои богатые и бедные, кутилы и доходяги: одни предаются радостям плоти, другие сидят на голодном пайке. Никто не хочет прослыть «нищим» в области секса, всякий, даже состоящий в самом заурядном браке, всегда готов доложить о своих достижениях. Секс, вслед за профессией, окладом и внешним видом, стал показателем богатства, занимающим почетное место в арсенале заслуг перед обществом[89]. Появилась новая разновидность подвижника-прожигателя жизни: он прикладывает огромные усилия, чтобы разбередить чувства и достичь блаженства. Он раб удовольствия, замешанного на мучениях: его вечному поиску сопутствует вечное чувство незащищенности. Именно так обстоит дело с молодой женщиной-психотерапевтом, которой никогда не удавалось испытать оргазм (канадский фильм «Shortbus», 2006) и которая отчаянно мастурбирует: все находятся в поисках «Большого О», Великого Оргазма, представляющего собой не разнузданный дебош, а Благодать, Святой Грааль, пропуск на присоединение к искупленному человечеству[90]. Самораскрытие дается большим трудом, его надо заслужить. Тут задействованы и технологии секса, и высоконравственное стремление к самосовершенствованию.

Но пропасть между тем, что общество рассказывает о себе и что оно переживает, огромна. За последние полвека не было ни одного исследования о сексуальной жизни французов, американцев, немцев или испанцев, которое бы не обнаруживало у нас и наших соседей одни и те же раны и тревоги: проблемы с эрекцией у мужчин, отсутствие или слабость полового возбуждения у женщин[91]. «Отчеты Кинси», вышедшие вскоре после войны (1948), обнаруживали у американцев такие стороны интимных отношений, которые мало соответствовали моральным нормам[92]. Наши современные исследования рисуют нас более примерными, чем мы сами себе кажемся. Еще вчера нас обвиняли в бесстыдстве, сегодня же — в бахвальстве. Наши родители врали про свои добрые нравы, мы врем про свою безнравственность. В обоих случаях очевидно несоответствие между нашими заявлениями и нашими делами. Тревожность в обществе рождается уже не в результате подавления инстинктов моралью, как было во времена Фрейда, а в результате их освобождения. Когда вокруг все воспевают идеалы полной самореализации, каждый примеряет их на себя и пытается им соответствовать. Ушло чувство вины, пришло чувство тревоги. А сексуальная сфера, между тем, в большой степени остается чем-то не поддающимся описанию: о сексе или звонят во все колокола — и это звучит неубедительно, или о нем помалкивают, боясь прослыть неудачником в наши дни, когда интимная близость превратилась в престижное соревнование[93].