Головная боль генерала Калугина, или Слава для Славы - Наталия Романова

от всего сердца счастлива, и даже никаких сомнений в том, что выбрать одного человека на всю жизнь – отличная идея, не возникло. Ни малейшего диссонанса, как это бывало раньше, когда кто-то из многочисленных приятелей играл свадьбу или просто находились в долгих, какого-то хрена крепких отношениях. Не возникало вопросов – какими жертвами со стороны женщины, зачем всё это нужно, для чего?

Наверное, потому что Ляля выглядела кем угодно, но не жертвой, а у близнецов действительно особенная связь. Слава будто заразилась от сестры странным вирусом – вирусом любви.

Сумерки в этом жарком регионе удивительно короткие. Мгновение на зыбкую прозрачность воздуха, ещё одна на опускающуюся темень, когда ещё можно разобрать очертания собственной руки. И сразу же – темнота, хоть глаза выколи, только низкие-низкие, невыносимо яркие звёзды и тонкий полумесяц, освещающий лишь небольшой участок небосвода.

Ярко горели огни аэродрома, где лениво протекала жизнь, почти остановленная ночью. Светились окна жёлтого здания, вдоль которого спешно шли служивые, всё ещё пребывая в радостном возбуждении – не каждый день на базе случается свадьба, событие, даже для местных животин знаменательное, не то что для личного состава от рядовых до командиров. Тускло освещались ряды кимб, в одном из них предстояло ночевать Славе, в одиночестве.

Откуда-то взявшееся чувство, что она одна, будто неприкаянная, давило на плечи. Можно было отправиться к ребятам, они были бы рады. Славка для них – свой парень. Шебутной, иногда несносный, приносящий неприятности в самый неподходящий момент, но в доску свой. Поболтать о том о сём, расспросить Лёху о недавнем отпуске, как поживают мамка с Люськой. У Михи выведать рецепт вишнёвого варенья, Славе ненужный, зато парню приятно будет. У Платона про семью, как дела на фронте деторождения, конкретно дочки. Хочется Платону дочь, странноватая мечта, по мнению Славы, но ведь мечта…

Однако идти никуда не хотелось совершенно. Чужие они все, хоть и близкие, почти родные.

Единственный человек, не считая Ляли, с кем бы она хотела сейчас очутиться, остался в медсанчасти, разговаривал с Верой Максимовной и флиртовал со Светкой – медсестрой. Не то, чтобы Славу это всерьёз волновало, но отчего-то порядком нервировало, добавляло чувство одиночества, необоснованной тоски.

Вот так, посреди толпы и вдруг – одинокая.

Ещё и воспоминания накатывали волнами. Как она неслась к вертолётной площадке, боялась до одури, до спёртого дыхания, что не успеет, как сидела под дверью операционной и кажется впервые в жизни всерьёз молилась. Как тряслась на борту самолёта, когда летели в Питер, когда видела майора, больше похожего на труп, чем на живого человека. На себя не похожего точно. Все эти жуткие катетеры из тела, писк и шипение медицинского оборудования, негромкий говор сопровождающих медиков…

А если бы он умер? Просто взял и умер?.. Не стало бы майора Андронова на земле…

От неожиданной, пронизывающей раскалённой иглой мысли, Слава вдруг всхлипнула, обхватила плечи, стараясь унять неконтролируемую дрожь.

– Слава? – голос майора напомнил, что вообще-то он был жив, почти здоров, прямо сейчас стоял рядом со скамейкой, на которой сидела Слава, и внимательно смотрел на неё. – Не расстраивайся так сильно, твоя сестра всего лишь вышла замуж. В наше время это не страшно, девушка спокойно общается со своей семьёй, продолжает жить полной жизнью, её не лишают интересов, профессии, не загоняют в бытовое рабство, или что ты там себе придумала. Просто у неё становится на одного родного человека больше – это хорошо.

– Пришёл прочитать лекцию о благе семейной жизни, Вячеслав Павлович? – скорее по привычке ощетинилась Слава.

Не хотелось спорить, доказывать ничего не желала. Есть благо или нет – какая разница? Для кого-то наверняка есть. В их семье, например, несчастных замужних женщин не было, или Слава о них не слышала.

– Нет, – с улыбкой ответил майор, сел рядом, окутывая запахом с оттенком кофе с перцем и бадьяна – умопомрачительный аромат… такой… до боли знакомый, желанный до обжигающей боли внизу живота, пульсации ниже. – Принёс тебе, – протянул букет кустовых роз, выудив из-за спины.

Совсем небольшой букетик, источающий сладковатый аромат, стебли которого были тщательно упакованы в плотную бумагу.

– Дамасские розы совершенны. Не стоит делать из них одноголовые, собирать в праздничные букеты, и ждать, что они украсят интерьер, – полушёпотом пояснил майор. – Они прекрасны необузданным цветением и острыми, как иглы, шипами.

– Прямо поэт, – фыркнула Слава, однако, букет приняла, втянула аромат с истинным наслаждением – действительно совершенный запах. – То дамасская роза, – правду сказать, Слава в сортах декоративных растений не разбиралась, это же не лекарственные травы или съедобные, знание которых может неожиданно пригодиться, – то щиколотки.

– Зря ты по поводу щиколоток иронизируешь, Владислава, – широко улыбнулся майор. – По щиколотке многое можно сказать о женщине.

– Да что ты? – Слава поддёрнула камуфляжную штанину, вытянула ногу, демонстрируя тонкую стопу в треккинговых босоножках.

Просто само изящество. Словами классика: Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня. Она, пророчествуя взгляду. Неоценимую награду, Влечёт условною красой. Желаний своевольный рой.

Ножки Истоминой нервно курят в стороне, как говорится.

– И что же можно обо мне сказать по щиколотке? – протянула Слава с полушутливым издевательством.

– Что ты мне нравишься, – отзеркалил майор, – ведь я хочу видеть эти щиколотки на своих плечах.

– Ах… ты! Майор… – от неожиданности выдохнула Слава.

– Меня Слава зовут, Славик, если хочешь, Славка, – быстро перебил он, закрывая широкой ладонью её рот, готовый разразиться в гремящем возмущении. – Хватит морозиться, Владислава. Пары месяцев достаточно, чтобы прийти в себя от потрясения.

– Ты о своём потрясении, что ли, говоришь? – фыркнула Слава в ладонь, не пытаясь вывернуться из второй руки майора, которой он обхватил её, приближая к себе.

– И о своём тоже, если откровенно, – с улыбкой ответил майор.

Медленно отвёл руку, не отводя взгляда от глаз Славы. Надавил ладонью на шею, притягивая к себе, одновременно наклоняясь, чтобы прикоснуться губами к губами, встретиться языками и мгновенно сойти с ума.

– Твою мать, лучшее, что случалось со мной, – прохрипел он, когда Слава ещё задыхалась от всепоглощающего, нереально длинного поцелуя.

Жадного, жаркого, алчущего, почти запредельно откровенного. Почти, потому что Слава понимала, чувствовала, что Андронов давал ей время, передышку, подстраиваясь под её иногда неумелый ритм и сбивающиеся движения.

– Пойдём к тебе, – застонал он, приподнимаясь.

Поднял за собой Славу, размякшую в безволии, в кружащем белыми пятнами под закрытыми веками желании.

Ей было отчаянно хорошо, голова кружилась, в груди ныло сладко-сладко, невыносимо остро, звонко, счастливо.

– Только никаких разговоров о благе семейной жизни, – шепнула она, прижимаясь к губам напротив, вдруг вспомнив характеристики, которыми наградил Игнат майора… Эдак и