В этот раз по-настоящему - Энн Лян

– Не за что. – Развернувшись, Кэз плавно переходит на китайский. – Тогда нам одну среднюю чашку соевого молока, с джемом.

Мужчины смотрят на нас с некоторым удивлением, но молча кивают и принимаются за дело.

Большинство ингредиентов уже разложено на прилавке и готово к использованию: картонная коробка, до половины заполненная яйцами; огромные банки с соусом из черных бобов, соевым творогом и маслом чили; пластиковая миска с тестом и контейнеры, доверху наполненные свежими овощами.

Я наблюдаю, как один из поваров разливает липкое тесто по круглой конфорке гриля одним плавным движением и раскатывает, пока оно не истончается, как бумага. Затем разбивает два яйца и повторяет процедуру с ними; белки, упав на горячий металл, моментально застывают, шипя, а желтки скользят к центру, как сдвоенные солнышки.

За считаные секунды тесто приобретает золотистую, хрустящую корочку. Тогда его поверхность посыпают измельченной кинзой и зеленым луком, потом кладут нитевидное свиное мясо, густой слой тофу и хрустящий квадратик жареного теста. Аппетитный аромат разносится в воздухе, смешиваясь с дымом от мангала.

Другой мужчина занимается упаковкой, разрезая приготовленный цзяньбин на две части и складывая их в маленький одноразовый пакет; прозрачный пластик быстро запотевает от пара. Затем, не говоря ни слова, он протягивает пакет нам.

Кэз кивает мне:

– Сначала ты.

Вероятно, будь здесь Ма или Ба, они бы настояли, чтобы я завела шарманку «сначала-ты-нет-сначала-ты», пока один из нас не выдохнется или не скончается от переизбытка вежливости. Но поскольку повар все еще держит пакет, а цзяньбин пахнет просто изумительно, я всего лишь переспрашиваю:

– Ты уверен?

Каким-то образом Кэз умудряется одновременно улыбнуться и закатить глаза.

– Элиза. Просто возьми.

И я беру. Пакет такой горячий, что пальцам больно, и мне приходится исполнить смешной мини-танец, очень быстро перекладывая его из руки в руку, чтобы не обжечься.

– Эм-м… сесе [16], – говорю я повару, все еще смотрящему на меня странно.

Он обменивается взглядом с коллегой; оба качают головами и смеются. Затем он произносит что-то в ответ, но его региональный акцент настолько силен – или, будем честны, мои знания китайского настолько слабы, – что я не могу разобрать ни единого слова, кроме «может». Которое в китайском звучит точно так же, как «встреча», «подкуп», «умный» и еще около пятидесяти слов.

Так что в принципе повар мог сказать все что угодно.

Я безмолвно обращаюсь за помощью к Кэзу.

С непроницаемым выражением лица он сразу переводит.

– Он удивлен, что ты умеешь говорить «спасибо».

– Оу. – Я оглядываюсь на поваров, не зная, как воспринять этот комментарий. Вряд ли это комплимент, но, может, я слишком заморачиваюсь. Может, они не имели в виду ничего плохого…

А затем другой повар скрещивает руки и спрашивает:

– Ни хайши чжунгожэнь ма?

На этот раз я понимаю всю фразу: «Ты вообще китаянка?»

Мое лицо вспыхивает. Внезапно уже и есть не особо хочется.

Кэз прочищает горло:

– Он сказал…

– Угу, я… я поняла, что он сказал. – В моем голосе звучит надлом, нотка чего-то болезненного, и мне приходится отвести взгляд. И уставиться вниз, на прилипший к асфальту кусок старой жвачки. Не стоит так переживать из-за одного бестактного вопроса…

Вот только я уже слышала его раньше. Столько раз. Все возможные версии: «Ты американка? Британка? Ты из местных? Ты действительно китаянка?»

Я не знаю. Иногда объяснять всем, кто ты такая, становится очень утомительно.

Забрав оба наши заказа, мы с Кэзом некоторое время идем молча, просто шагая по городу в неизвестном направлении. Я понимаю, что по идее мы должны тратить это время на общение, но, похоже, оба не знаем, что сказать. С противоположной стороны улицы протягивают ветви ивовые деревья, и ветерок поет свою нежную песню сквозь мокрые листья. Солнце уже приподнялось над горизонтом, и небо совершенно безоблачное – яркая синева и безмятежная тишина. Не такая, как между нами.

Кэз прерывает молчание первым.

– Не думаю, что он хотел обидеть…

– Все нормально, Кэз, – говорю я с жалкой попыткой усмехнуться. – Мы и вправду не обязаны это обсуждать. В смысле, здесь и обсуждать нечего.

– Ну, ты явно расстроена.

– Я не…

– Да. У тебя снова такое лицо. – Он останавливается на середине улицы, выпячивает подбородок и прикусывает нижнюю губу в пародии на меня – такой раздражающей, но такой точной.

Заслоняюсь от него поднятой рукой.

– Я выгляжу совсем не так, – обманываю я. Затем, когда становится очевидно, что он не поверил: – Неважно. Ты все равно не поймешь.

– Почему? – спрашивает он.

Тоже останавливаюсь.

– «Почему?» Ты серьезно?

– Вполне, – говорит он ровно, не отводя от меня темных глаз.

– Кэз. Это не… у тебя таких проблем нет, ясно? – Слова вылетают слишком быстро, слишком честно, горьким потоком без паузы на вдох. – Ты везде свой. Тебе везде рады. Будь то на красной дорожке, в глупой детской игре или в школьной столовой. Ты идеально вписываешься всюду, не прилагая усилий, а… в моем случае это не так.

Я чувствую его удивление и моментально понимаю, что лучше бы вообще ничего не говорила. Что такого особенного в Кэзе Сонге, что мне одновременно хочется открыть ему душу и отгородиться от него стеной трехметровой толщины?

– Может, в школе так и есть, – говорит он наконец, сжав челюсти. – Но иногда, у меня дома… – И он замолкает. Это похоже на тот момент в парке: он будто спорит сам с собой о чем-то, как мальчик, замерший на краю огромного бассейна, не уверенный, достаточно ли безопасно нырять. Прошло столько времени, а он все еще не может довериться. – Иногда я испытываю то же самое, – произносит он в конце концов. Половинчатый ответ, компромисс: одна нога повисла в воздухе, другая твердо опирается о землю. Намек на то, что в нем, возможно, скрывается нечто большее, чем мне казалось.

Между нами устанавливается шаткое перемирие.

Я откусываю от своего цзяньбина и сначала вообще не чувствую вкуса – лишь обжигающий жар, от которого немеет язык, – но затем пикантный привкус тофу наполняет рот, а запах жареного масла почти возвращает аппетит. Что-то внутри меня смягчается.

– Это… неплохо, – нехотя говорю я Кэзу.

– Неплохо, – повторяет он.

Мы переходим улицу, садимся на бордюр, завтракаем и смотрим, как оживает город. «Это правда неплохо», – думаю я. Жить здесь. Быть тут вместе с Кэзом. И хотя Пекин еще не полностью доверился мне, подобные моменты все же дают надежду, что однажды это случится.

Я вырываюсь из своих мыслей, когда Кэз заходится в громком приступе кашля.

И ответственная за романтику часть моего мозга, запрограммированная ждать от всего самого худшего, мгновенно