Подъем, спящая красавица! - Анастасия Разумовская

отвели в конюшню — видимо, не стали заморачиваться, ведь мы уезжали уже вечером. Их поставили под летний навес, и отсюда, из окна трактира было прекрасно видно, как вилы воодушевлённо, но плавно, раскидывают овёс по яслям, а вёдра с водой аккуратно наливают поилки. Щётки и скребки чистят конские бока, а амуниция сама себя стирает в одном из вёдер. И рядом, не стоге сена, валяется Кара, наблюдает за происходящем и грызёт яблоко.

То есть… моя служанка — фея?

Я поперхнулась и закашлялась. Ничего себе! Вот это… да… Это многое объясняет, конечно.

— Вот же… тварь, — прошептала я восхищённо.

Ещё интересно: откуда у Кары яблоко взялось? Зря я вчера не обыскала её карманы. Вообще, с этой девицей стоит держать ухо востро.

— Ваша милость, комнаты готовы.

— Подайте обед прямо туда, — распорядилась я, допила сидр и поднялась.

Комнатка оказалась маленькой, но хорошо протопленной и уютной: кружевные подзоры на кровати, натёртый воском пол, побелённые стены. Даже голубые астры в глиняной вазочке на столе у окна. И лёгкие, буквально крылатые, льняные шторки. Я потянулась, зевнула. Скинула одежду, оставшись в одной рубахе, посадила лягуха на стол, залезла в постель и завернулась в одеялко.

Спа-а-ать…

Засыпая, почувствовала, как ко мне под одеяло забралось что-то сколькое и холодное. Ах, проказник…

Когда проснулась, за окном день клонился к вечеру. Лягух грелся у самой моей груди. Не сказать, чтобы это было особенно приятно. Я снова подумала о котике. Снизу, из общего зала, доносилась музыка и какие-то азартные крики. Я сползла с кровати, оделась. И где моя ванна? Где вообще… А, обед вот. Уже остыл, но пахнет всё ещё аппетитно. Я живо расправилась с ним. И только после того, как доела, позвала:

— Кара!

Пора было одеваться, заплетаться и выезжать. Мыться времени не было, тем более, волосы так долго сохнут! Мне никто не отозвался. Я прошла в смежную комнату и с недоумением увидела, что на столе стоят миски с нетронутым обедом. Кару что, похитили? Даже не знаю, хорошо ли это или плохо, если честно…

Мне пришлось кое-как замотать волосы, нахлобучить на них берет и спуститься вниз. Здесь было шумно. Мужские азартные крики, дружные аплодисменты, топот и звуки музыки, простой, безыскусной: трещотки, бубен, ритм ладоней по столу. Бродячие музыканты что ли прибыли?

В красноватом свете масляных ламп и свечных огарков среди раздвинутых столов плясала изящная девушка. Её рыжие распущенные волосы переливались золотом, каблучки сапожек отстукивали бодрую чечётку, руки отбивали в ладоши, а тело… Вот это пластика! Огонь, а не…

Так, подождите… Это же…

— Кара! — рявкнула я.

Десятка четыре бездельников похотливыми глазами облизывали точёную порхающую фигурку, извивающуюся, точно змея. Разноцветные юбки бесстыдницы взлетали до колен и выше. И каждое такое появление голых (совершенно без штанов!) изящных ножек встречало восторженный вой зрителей.

Девица меня не услышала, что не мудрено в таком-то шуме, она дёргала бедрами и поводила плечами так, что её груди едва не выпрыгивали из корсета. Вот же… шалава. Только такого позора мне ещё и не хватало!

Я решительно пересекла зал, схватила рыжие космы и дёрнула:

— Ты что делаешь, мерзавка⁈ — прорычала в раскрасневшееся лицо.

— Эй, эй! Руки! Отпусти девку.

— Это моя служанка! — крикнула я, обернувшись на помрачневшие лица. Музыка стихла. — Хочу — выпорю, хочу прогоню.

— Простите, сударь, — жалобно мяукнула Кара, всхлипнув. — Я ничего плохого не делала, только танцевала…

— Отпустил её, ну.

Какой-то чернобородый верзила двинулся на меня. Да как он смеет, мерзавец! Я сдвинула брови и унизила идиота взглядом.

— Не надо за меня заступаться, — захныкала Кара. — А то он и вас выпорет. Господин любит пороть до беспамятства… Мою сестру он насмерть запорол…

Что⁈

— Да ты…

— А ну-ка, господин хороший, отпусти девку.

Мрачные рожи. В глазах — ненависть. В руках ножи, палки или ничего, просто руки стиснуты в кулаки. Кулачищи. Я отпустила Кару и попятилась. Сердце подскочило куда-то к горлу. Бесстыжая девка бросила на меня озорной, торжествующий взгляд и снова заныла:

— Нет-нет, господин так-то добрый. Позавчера он даже покормил меня. Дал целый кусок хлебушка. Это ничего, что с плесенью. И насилует не всегда, а только трижды в неделю…

— Она врёт! — завопила я. — Да я тебя на конюшне выпорю, Кара!

— Не надо, пожалуйста! Я никому не расскажу, как вы моего маленького братика до смерти забили, честно…

Кара натурально разревелась, размазывая слёзы по щекам. Чернобородый выдохнул, лицо его потемнело от гнева.

— Значит так? — прорычал он, схватил меня за горло и поднял над полом. А ведь я довольно высокая!

Я захрипела, пытаясь объяснить, что меня оклеветали.

— А давайте мы его сами выпорем как следует? — пропищал кто-то слева.

Мир стремительно краснел. Вцепившись в кисть врага, я попыталась разжать его пальцы, но это было бесполезно, их точно выковали из железа.

— Не дело это — сеньоров пороть, — глубокомысленно выдал мне захватчик. Я попыталась кивнуть, но даже это действие оказалось недоступно, я могла лишь дёргать ногами. — Наш маркиз Карабас не одобрит этого. Я просто сниму с него шкуру. Как со свиньи. Кожевник я или кто?

Я попыталась ударить его ногой в… куда-нибудь. Ногу пронзила боль. Кожевник размахнулся мной и отшвырнул в стену. Боль пронзила и затылок. Я захрипела, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха. Чернобородый засучил рукава. Каждая из его ручищ была шире моей талии.

— Не надо! — закричала я.

Вернее, мне очень хотелось закричать, но из горла вырвался лишь сип. И бульканье. За что они меня ненавидят⁈ Я же… Я зажмурилась, закусила губу. Я — королева, я не должна плакать и просить пощады. Даже, если мне будет больно, даже если меня убьют… А до заката ещё далеко, и Арман меня не спасёт…

— А ну расступись! Прочь.

Я спасена? Кашель стиснул горло, тошнота скрутила желудок.

— Пьер, уйди по-хорошему, — не оборачиваясь посоветовал чернобородый.

— Гляди… она ж… девка, — выдохнул кто-то из толпы.

Дружный вздох и бессмысленные возгласы. Я подняла руки и коснулась головы. Да, берет слетел, и волосы рассыпались по плечам.

— Я же говорила, что Кара лжёт, — выдохнула устало.

— Так это ж… кто ж знал… да как же?

Кожевник грязно выругался. Затем стянул шапку, угрюмо потупился:

— Простите, госпожа, мы думали вы того… Ну это…

Мир перед глазами прояснился. Я даже смогла увидеть, что злость и ненависть на их лицах сменилась страхом. Ещё бы! За такие дела маркиз по головке их не погладит.

— Я не буду вас наказывать, — прохрипела им. —