Сошествие в Аид - Хейзел Райли

class="p">— Добро пожаловать на Игры Богов, — голос Хайдеса раскатывается по залу, и над толпой падает мёртвая тишина. — Если вы здесь, чтобы играть, правила знаете. Но не помешает повторить, верно? Их всего два, и они просты: бейте соперника без пощады. Ни грамма жалости. Нельзя сдаться. Поединок заканчивается только тогда, когда я лично досчитаю до шести и увижу, что вы не встали с пола.

Это… неправильно. Это больно и мерзко. Зачем подстрекать студентов избивать друг друга до полусмерти? Что это за «игра»? Что он с этого имеет? И что получают участники?

— Ни жалости, — гремит Хайдес.

Толпа вторит, громче, яростнее:

— Ни жалости!

Гулкий звук гонга рассек воздух. И снова тишина.

Парень на ринге сгибается вперёд, в напряжении. Высокий, мускулистый, с бритой головой.

С кем он будет драться? Студенты против студентов? Сам Хайдес? Нет, он же судья. Но тогда…

Случается всё мгновенно. Удар ногой в лицо сбивает парня с ног. Я почти вскрикиваю — уверена, что затылок раскроится о пол. Но он в последний миг переворачивается и падает на руки.

Встать не успевает — соперник прыгает ему на спину и прижимает к земле.

Это Афина.

Афина — его противница.

Почему?

Я не успеваю додумать. Афина осыпает его лицо градом ударов. Толпа ревёт, ликует. А меня выворачивает наизнанку: я будто сама чувствую каждую боль. Она возвышается над ним, как львица над добычей, хотя парень явно крупнее её.

Она отходит. Парень не двигается. Глаза раскрыты, уставились в потолок. Кровь струится из носа по щекам.

И тут выходит Хайдес. Чёрные брюки, чёрная рубашка, кожаная куртка.

Он садится на корточки и начинает считать, отбивая ритм кулаком по полу:

— Раз… два… три… четыре… пять…

Толпа срывается в восторге. Кто-то снова орёт мантру:

— Ни жалости!

Хайдес улыбается, наслаждаясь победой сестры. А потом его взгляд находит меня. Как — не знаю. Но смотрит так, будто моё присутствие кричит на всю комнату. Наши глаза сцепляются. И ноги у меня подкашиваются. От страха.

Его волосы нарочно растрепаны — дикое, почти звериное лицо. Подводка обводит глаза: снизу чёрная линия уходит тенью на щёку, с другой стороны — повторяет изгиб его шрама.

Он ещё не сказал «шесть». Последний счёт. Я хочу хоть жестом отвлечь его, чтобы не смотрел на меня. Но не могу. И он тоже не отводит взгляда.

И вдруг — кулак обрушивается ему в челюсть. Хайдес валится назад.

Афина бросается вперёд, злится ещё больше, и добавляет удар ногой прямо в лицо. С ним всё кончено. Двое неизвестных утаскивают его в угол, куда я уже не вижу.

Афина опускается рядом, а Хайдес сидит и держится за подбородок. Я знаю: он специально не смотрит в мою сторону. Если кто-то ещё заметит, что я здесь, будет хуже.

Позади него встают Гермес, Афродита и Аполлон. Их лица напряжены. Но Хайдес поднимается и улыбается — вопреки очевидной боли.

— Продолжаем! Следующий!

Он поворачивается к трём братьям, сидящим среди зрителей, — и в этот момент Аполлон находит меня глазами. Его губы чуть приоткрываются, кулаки сжимаются вдоль бёдер. Он что-то шепчет Гермесу на ухо, но не получает ответа.

Я отступаю назад. Может, пора уйти и сделать вид, что ничего не произошло.

Аполлон быстрее. Оказывается прямо передо мной и захлопывает дверь за спиной, приглушая новые крики и очередной хор: «Без жалости!»

— Хейвен. — Его голос холодный и настороженный.

Я бормочу слова, непонятные даже мне самой. Отступаю ещё, теряю равновесие и с грохотом падаю на пол, как полная идиотка. Аполлон бросается ко мне, обхватывает за талию и мягко поднимает.

— Эй, — шепчет он нежно. — Всё в порядке?

Я качаю головой. Смотреть на него не могу.

— Пойдём отсюда.

Теперь киваю и пробую вырваться из его рук. — Да. Да. Конечно. Я ухожу. Сразу. Прямо сейчас.

Аполлон не отпускает, только сильнее сжимает меня. — Я провожу. Не убегай. Пожалуйста.

И всё же его хриплый, спокойный голос приносит странное ощущение. Спокойствие. Пусть и кажущееся, но всё же. Ноги вновь обретают твёрдость, и я позволяю ему вывести меня в коридор и довести до входа в Йель.

— Хочешь ко мне? — спрашивает он спустя минуту. — Я сделаю тебе ромашковый чай. Или что-то горячее.

Я должна бы отказаться. Но возвращаться в комнату, где Джек, и сидеть одной не хочу. Мне нужны ответы. А у Аполлона вид того, кто может их дать.

Я киваю, узнавая дорогу к общежитию. Он отпускает меня, потому что повсюду студенты, и не стоит, чтобы кто-то видел, как я цепляюсь за него с расширенными глазами.

Но всё равно держится близко. Его пальцы едва касаются моих — мимолётное прикосновение. Мы молчим. Кто-то нас замечает. Кто-то — игнорирует. Другие, наверное, уже думают, что я собираюсь раздеться перед ещё одним Лайвли. Плевать. Почти.

Он даже не успевает закрыть дверь своей комнаты — их общей с Хайдесом и Гермесом, — как я выдыхаю:

— Почему? Что это вообще за игра такая?

Он тяжело вздыхает и кивает на диван:

— Садись. И жди.

— Да, но я…

— Жди молча, — уточняет он. — Знаю, для тебя это сложно, но попробуй.

Я бросаю на него сердитый взгляд. — Конечно сложно! Я только что видела, как твоя сестра избивала незнакомца ногами и кулаками!

Он сдерживает смешок и опускает голову. — Я имел в виду, что тебе трудно сидеть молча, Хейвен.

Ах.

Он прав. И лучше не злить его — вдруг вообще ничего не расскажет. Поэтому я сижу, дёргая ногами от нервов, уставившись на их телевизор. Через пять минут Аполлон возвращается, протягивает мне чёрную дымящуюся кружку. Я благодарю.

Он садится в кресло справа и пристально на меня смотрит.

— Пей, — велит. — Горячее.

— Гермес бы плеснул туда мёдовый хмель, — пробую пошутить.

Аполлон не реагирует. — Хейвен, то, что ты сегодня увидела… забудь. Считай, что не было. И никому. Ни слова.

— Зачем они это делают? Это же жестокая, опасная игра. А если кто-то серьёзно пострадает?

Он пожимает плечами, но я вижу — он сам так думает.

— Все подписывают договор о неразглашении. В нём, среди прочего, пункт, что никто не подаст в суд, даже если получит травму.

— О, прекрасно. Теперь всё полностью оправдано и морально безупречно.

Его зелёные глаза вспыхивают. — Это не мне говори, Хейвен, — шипит. — Я к этому не имею отношения.

— Но ты можешь поговорить с братьями! Дать им понять!

— В нашей семье такого не бывает. И для нас нет игр «слишком опасных». Ты думала, уже поняла.

Теперь понимаю. И, может, не всю