Кровавая заутреня - Нина Алексеевна Левина

обмундированием и выправкой. Конечно, можно было назначить кого-то временно вместо Алёшки, но Фёдор чувствовал личную ответственность за подчинённых друга. Скорее бы он уже вернулся! Эх, хорошо капралу! В столице побывает, самого Безбородко вблизи увидит, а может, и государыню. Варшава тоже столица, но чужая, люди здесь другие, хоть вроде такие же как все: о двух ногах, двух руках и голове. Обычные люди, но под их взглядами Фёдор всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Похожие ощущения бывают в темноте, когда чудится, что кто-то крадётся неслышно позади, приближается и заглядывает через плечо. Обернёшься — нет никого, а тягость в душе останется. Фёдору довелось поучаствовать в русско-польской войне на стороне конфедератов, и он видел, как отчаянно одни поляки сражались против других поляков. Вояки из них неплохие, а вот люди они скрытные, себе на уме, в отличие от простодушных русских. Тушневу было тревожно, и приближающийся праздник не радовал. Вот в такие дни, когда не ожидаешь подвоха, и случаются самые большие пакости. Так считал не только Тушнев, но и часть старших офицеров. Поэтому полковой командир приказал негласно, чтобы не вызвать гнев вышестоящих, взять под усиленное наблюдение улицы Старого и Нового города. Отделение Алексея поручик решил отправить патрулировать улицу Медовую, где в особняке, в здании русского посольства, проживал главнокомандующий со своей возлюбленной графиней Залусской. При нём, конечно, состояла круглосуточная охрана, но слишком малочисленная, чтобы противостоять чему-то серьёзному. Так, больше защита от одиночных наглецов и подвыпивших буянов. Хорошо что Медовая — короткая улица. Надо будет по двое кавалеристов поставить в начале и в конце, а трое пусть патрулируют вдоль, но держатся ближе к стенам домов, чтобы не попадаться лишний раз на глаза генерал-аншефу. Фёдор подъехал к конюшне, где семеро подчинённых Алексея уже вывели лошадей и дожидались распоряжений корнета. Все были молоды, лет не больше двадцати пяти, ровесники Алексея. Тушнев окинул их придирчивым взглядом и остался доволен. Сабли на месте, форма сидит идеально.

— Вперёд! — приказал он, все вскочили в сёдла и поскакали в сторону Медовой.

В сером рассвете на улицах Варшавы царило странное оживление. Быстро двигались многочисленные группы людей, в основном состоящие из мужчин. Фёдору стало тревожно, но отделение спокойно проехало мимо одной из таких групп. Никто из поляков не проявил агрессию, они лишь отводили глаза да поплотней кутались в длинные плащи и накидки. В самом начале Медовой тоже собирались люди, и Тушнев дал команду отделению остановиться.

— Не нравится мне это, — пробормотал он.

— Что именно? — спросил один из кавалеристов.

— Толпа. Что они здесь делают?

— Ждут, когда церковь откроется. Сегодня же Великий четверг, — кавалерист кивнул в сторону костёла.

— Возможно и так, — кивнул Фёдор.

Его подозрения рассеялись, когда со стороны Замковой площади к толпе подскакал отряд королевских гвардейцев и совершенно беззаботно принялся переговариваться с собравшимися. Донёсшийся смех окончательно убедил Тушнева, что он слишком подозрителен, и отделение подъехало к началу Медовой.

— Несёте караул здесь, — велел он двум кавалеристам, — остальные — за мной.

— Эй, пшиячель! — окликнул его капитан гвардейцев, подъезжая. — Тут наш пост. Забирай своих людей.

— Не могу. Я выполняю приказ.

— Часом наказ лепше не выполнять, — тихо произнёс капитан и отъехал к своим.

Совет капитана о том, что иногда приказ лучше не выполнять, звучал как-то странно. Тушнев задумчиво посмотрел гвардейцу вслед — лицо капитана показалось ему знакомым, только вспомнить он его не мог. С оставшимися кавалеристами Фёдор проехал вдоль всей улицы. Медовая — это сплошь особняки и дворцы. Тут всё было спокойно — никаких подозрительных толп, только отдельные прохожие спешили к костёлам. Фёдор как раз указывал второе место несения караула, когда в ближайшем костёле Девы Марии ударил колокол…

Рыжеволосого Вигеля вообще-то звали Модестом, но имя, данное батюшкой при крещении, настолько ему не нравилось, что он требовал называть его исключительно по фамилии. Модеста он воспринимал как насмешку. Любому, произнёсшему имя вслух, невысокий, сухощавый Вигель мог без раздумий врезать кулаком в ухо, хотя в драки ввязываться не любил. Этим утром в церковь он не собирался, но разбуженный приготовлениями товарищей по казарме, встал и умылся, решив, что самый главный ритуал Великого четверга он совершил. Но раз уж встал — пришлось и одеться, а потом, от нечего делать, заняться починкой штыковых ножен. Согласно предписанию, ножны надлежало убрать с портупеи за ненадобностью, а штык носить, прикреплённым к ружью. Но это хорошо было делать во время боевых действий, а не в мирном городе. Неся на плече ружьё с длинным выступающим штыком, Вигелю казалось, что выглядит он ещё глупее, чем называясь Модестом. Поэтому он предпочитал носить штык в ножнах, висящих рядом с ножнами для короткой сабли. Оружие Вигель любил и относился к нему бережно и трепетно, пожалуй, даже трепетней, чем к представительницам женского пола, коих очень привлекали рыжие усы Вигеля и его дерзкий, немного насмешливый взгляд. Правда, очень странно в последние дни вела себя та самая вдовая пани, которой Вигель частенько помогал чинить замок на входной двери перед сном. Внезапно сменила замок на другой и дверь не открывала, притворяясь, что её нет дома. Но женщины — вообще существа странные, это Вигель хорошо усвоил и ничему не удивлялся.

От его усердия штыковые ножны пришли в ещё большую негодность, Вигель понял, что исправить их не получится и проще заказать новые. Он плюнул, закрепил штык на ружье и одетый улёгся на кровать. Казарма опустела лишь наполовину, зато больше никто не шумел, и можно было ещё немного поспать. Вигель закрыл глаза, и тут послышался звон костёльных колоколов…

Из-за женского недомогания Ульяны Назаровны семейство Кайсаровых решило на утреннюю службу не идти. Панкрат Васильевич даже был рад этому — не надо рано вставать и можно воспользоваться случаем поспать подольше. Он знал, что добрая половина его полка сегодня разойдётся по церквам и костёлам, поэтому торопиться было некуда. Но Ульяна Назаровна всё равно подняла его на рассвете, заставила умыться и позволила снова улечься в постель, после того как подполковник пообещал сходить вместе с Кати в церковь на вечернюю службу. Обещание Панкрат Васильевич дал легко. Ему с детства нравилась Служба двенадцати Евангелий, когда свечи зажигают и гасят двенадцать раз. Храм то погружается в полную темноту, то снова озаряется яркими всполохами маленьких огоньков, и это всегда так торжественно и волнительно. Но больше всего Панкрату Васильевичу нравилось выходить