Хризолит и Бирюза - Мария Озера

— Лоренц, я совсем забыла, — в голове всплыла недавняя идея, как мне облегчить задачу с выбором достойного кандидата на образование. — Могу ли я попросить тебя заняться организацией благотворительного вечера для троих учеников? Точнее, это будет скорее для нужд школы, но таким образом я хотела бы выбрать, кто больше подходит для жизни в Верхнем городе.

Брови Лоренца одобрительно взлетели вверх, и он, весело прищурившись, щёлкнул меня по носу.

— Госпожа Хаас, вы всё глубже погружаетесь в светскую жизнь! — его улыбка стала ещё шире.

И мне вдруг совсем не захотелось, чтобы он уходил.

Его слова будто подарили мне крылья. Я уже начинала привыкать к приёмам и раутам, что заполняли мой календарь, но только теперь осознала: я могу быть не просто сторонним наблюдателем — я могу действовать. Внутри что-то трепетно раскрывалось, словно душа, до сих пор спрятанная в оболочке, наконец ощутила пространство, где ей можно расцвести. Блеск люстр, гладкие улыбки, шелест платьев — всё это больше не пугало. Страх отступал, уступая место новой уверенности, которую я так долго искала.

А рядом с Лоренцем… было спокойно. Как дома. Хотя дома у меня никогда и не было. Он принёс с собой то ощущение, которого я не знала: лёгкость, заботу, почти доверие. Ещё немного — и я сдамся под таким осадным штурмом.

— Я помогу тебе, ласточка моя, — мягко пообещал он, взглянув на часы, спрятанные под рукавом. — Уже шесть, птенчик. Тебе пора собираться.

Лоренц тихонько поцеловал меня в щеку, задержавшись, будто долгое трепетное желание было вознаграждено. Его губы касались моей кожи, оставляя легкое ощущение влажности, словно они были наделены магией, способной стереть все заботы и страхи. Я легонько повела щекой в его сторону, будто хотела впечатать этот поцелуй в свою кожу.

Он отстранился. Пространство будто на миг стало другим — наполнилось тишиной. Я не спешила говорить, нарушать ее, позволяя этому моменту продлиться, растянуться до предела.

Мы обменялись взглядами, от которых в воздухе витала легкая дрожь, после чего он закрыл дверь моих апартаментов с другой стороны.

Глава XIII

Платье, надетое на меня, было строгого чёрного цвета — без украшений, без компромиссов, словно чёрный флаг подчинения. Держалось оно исключительно на изощрённой шнуровке по спине: стоило бы моей груди взбунтоваться — она бы тут же проиграла сражение, и платье сошло бы вниз с достоинством утопающего. Но корсет, беспощадный и неотвратимый, сдавливал меня с такой силой, что грудь казалась явлением — пусть и вымученным.

Широкие шелковые бретельки лениво спадали с плеч, словно подчёркивая изящество ключиц, гладких, будто вырезанных из слоновой кости. Юбка же опускалась чуть ниже колен — достаточно, чтобы прикрыть свежие ссадины, оставшиеся как память о прошлом дне, более жестоком, чем этот вечерний.

Нивар — о, он не забывал ничего — позаботился и о моей раненой ладони: посыльный принёс короткие перчатки из тончайшего кружева, будто сплетённого из утреннего инея. Кружево надёжно укрыло следы боли, растворяя их в образе женщины, чей облик был изыскан и неприступен. Оно обвивало пальцы, превращая их в украшения — не просто часть тела, но жест, манеру, обещание. Я ощущала себя частью какого-то великого балета: роли ещё не распределены, но кулисы уже дрожат.

Волосы, уложенные мягкими волнами, касались лопаток — и в этом касании было нечто материнское, будто сама ночь обнимала меня. По вискам мерцали бриллиантовые заколки — две хрупкие звезды, венчающие мою задумчивость. Третья — лежала на ключице, как молчаливый комплимент от того, кто знал меня лучше, чем следовало бы.

Образ был завершён — почти церемониальный, как и положено тем, кто идёт на сцену, пусть и не в роли актрисы. Я стояла перед зеркалом, позволяя себе последний вдох уверенности — и вышла.

Снаружи меня уже ожидал автомобиль — чёрный, лаковый, с лакеем, который отворил дверцу с таким почтением, будто я была княжной из древнего рода. Машина тронулась неспешно, будто почтительно, и я скользнула взглядом по вечерним улицам. Город за окном рассыпался золотом фонарей, как драгоценный камень под тонким стеклом — каждый отблеск жил, дышал, обещал.

Внутри у меня пульсировало лёгкое, тёплое волнение — как перед исповедью, которую никто не услышит. Я чувствовала, как волосы нежно касаются обнажённых плеч, и это напоминание о себе вдруг придавало уверенности. Сердце билось быстрее, будто уже знало: впереди что-то начнётся.

Мы свернули в небольшой лес. Здесь, между древних деревьев — хвойных, лиственных, золотых от света фар — тени казались живыми. Казалось, будто сами деревья следили за мной, как старые наставники, провожавшие на бал. Лес вскоре расступился, отдав дорогу широкому шоссе, где ночные огни вытягивались в световые стрелы, пронзающие темень. Город менялся на глазах — он больше не шумел, но дышал, глубоко и неспешно, словно влюблённый, ожидающий ответа.

Автомобили вокруг сверкали фонарями, как звёзды в небесах — не властные, но равные. Всё вокруг — и тишина улиц, и шелест шин, и дрожащий воздух — слилось в одно: в магию города, что живёт в контрасте. Между одиночеством и людской спешкой, между светом и тенью, между женщиной, что едет в театр, и той, что была вчера.

Когда автомобиль медленно выкатывался на театральную площадь, я, будто зачарованная, прильнула к стеклу, не в силах оторвать взгляда от величественного здания. Готические ноты в архитектуре — острые шпили, изящные стрельчатые арки, витражные окна с мерцанием последнего солнечного света — внушали то чувство благоговения, которое испытываешь перед чем-то, безусловно, выше тебя.

Театр тянулся к небесам, как молитва, и в этом безмолвном устремлении камня была и гордость, и тоска. Казалось, он стоит здесь с самого сотворения света — старый, как сама История, но нетронутый временем.

Перед ним раскинулась небольшая, но ухоженная площадь: клумбы с лилиями и розами, чьи ароматы щекотали память — не нос, — напоминая о детстве, о тех далёких, почти забытых днях, когда красота казалась естественной, а не выстраданной. Вдоль гравийных дорожек стояли чугунные скамейки с деревянными спинками, на которых, казалось, кто-то только что встал — оставив после себя след тепла. Свет заходящего солнца играл на мраморных плитах фасада, делая здание живым: оно то дышало, то замирало, то бросало отблеск, словно взгляд.

На углах площади высились скульптуры — хранители мифов и городских преданий. Один из них, с кроткой полуулыбкой и театральной маской в руке, изображал покровителя