Все потерянные дочери - Паула Гальего

Рядом с ним струйкой поднимается белесый дым — тело твари распадается.

— Одетт, можешь рассеять тьму?

Она смотрит на меня. Свет из её пальцев бросает тени на прекрасное лицо, когда она медленно качает головой.

— Нет. Я пробовала. Не могу.

Я сглатываю.

— Нирида! Ева!

Вдалеке вспыхивает ещё один огонёк. Маленький, но достаточно, чтобы я увидел их: обе стоят рядом с изуродованным телом второго деабру.

Они его добили.

— Ева, можешь развеять? — спрашивает Одетт, отходя от Арлана. — У меня почти не осталось сил.

Ева делает пас руками, но тьма не уходит.

Она смотрит прямо.

— Я тоже не могу.

ГАЙЯ

На языке магии «Гайя» значит «ночь».

Однажды дочь Гауэко, владыки ночи, высвободила силу, которую ещё не умела обуздать, — и погрузила целую деревню во тьму. Её власть, рождённая самой ночью, не могла быть рассеяна никаким смертным светом, и не найдётся огня, что за пределами этой мглы горел бы достаточно ярко, чтобы изгнать её.

Только свет Мари, хозяйки, чья дочь она есть, способен сиять внутри.

Пройдут долгие годы, прежде чем та, что соткала эту мрачную завесу, сможет развеять её. А может быть, она и не захочет.

Под этой тьмой, что день и ночь застилает склоны Сулеги, остались лишь пустые дома, безлюдные улицы и мёртвые тела. Никто не сможет предать их земле — мрак не позволит. Даже падальщики леса не рискнут переступить черту, и трупы будут медленно разлагаться: без земли, что приютила бы их, без монет, чтобы заплатить Эрио.

Имя деревни забудется, и путники, приблизившись, станут звать её Деревней Тьмы.

Десятилетиями люди будут страшиться чудовищ, что якобы таятся в этих тенях, — но в действительности там нет ни зверя, ни души. Лишь вечная ночь.

На самом краю вечной мглы ко мне выходит лисица.

— Это та война, что ты жаждал вести, — говорит она медленно.

В жёлтых глазах Азери больше нет любопытства, нет насмешки. Он помнит цену, которую мы, боги, уже однажды заплатили. Его магия и его умение переплетать истину и ложь были необходимы, чтобы тогда заточить деабру.

— «Жаждать» — слово со множеством оттенков.

Азери смотрит прямо, глубоко, полон правды и обмана.

— Это сделал ты, так ведь? Кто ещё? Кто, кроме тебя, мог бы разорвать свои цепи? — Он чуть склоняет голову, глядя снизу прищуренными лисьими глазами. — Печати пали в тот миг, когда ты вернул смертного, которого зовут твоим паладином. Ты их выпустил.

Я смеюсь — и Азери заранее чует в этом угрозу.

— Быть может, я единственный, кто способен разбить оковы. Но кто-то другой вполне мог найти щель, просочиться внутрь, украсть эту гнилую силу и обратить её себе на пользу, не так ли?

Его уши дёргаются.

— Значит, ты знал.

— С самого начала, — рычу.

Мы смотрим друг на друга вечность, и в его глазах я вижу сожаление. Но не вину — её Азери не знает. Я вижу страх перед последствиями. Вижу память о том, что уже случалось: выжженные поля, лес без света, сожжённых тварей… Медленное, неумолимое шествие пустоты, что пожирает надежду, мир, жизнь.

А ещё я вижу мужчину с глазами цвета травы и женщину с волосами, как рассвет. В их призраках из прошлого — фигуры, вставшие перед угрозой, поднявшие руки и разверзшие невиданную доселе мощь, понимая: они остановят бедствие, но вместе с тем сожгут свои кланы, уничтожат целые шабаши и оставят сиротой новорождённую дочь.

Азери отводит взгляд, встряхивает головой, будто ему неприятно, что я прочёл его душу.

Я оборачиваюсь к вечной ночи, к чёрной пелене дочери, которая только учится владеть своей силой.

— Зачем? — шипит он. В его голосе и укор, и древний, неутихающий страх. — Они способны пожирать даже нас. Богов. Стоила ли жизнь того смертного такого риска?

— А зачем это сделал ты? Зачем взял пустоту, этот гнилой ужас, и отдал его Львам?

Азери поднимает голову. Ему не стыдно.

— Я был голоден. Мне нужен был выгодный договор.

Я рычу. Но не могу осудить. Такова его природа, и сожаления ему неведомы. Его кормят ложь и разрушение. Чем больше он запутывает человеческие души, чем глубже тьма вьётся вокруг них, чем сильнее боль, которую он сеет в мире, — тем сытнее его пир.

Он знает: мне не нужны сделки, чтобы жить. Потому и спрашивает.

— Я никогда не желал, чтобы деабру снова бродили по земле.

— «Желать» — тоже слово со множеством оттенков, — ворчит он.

Я указываю на клубящуюся тьму.

— Дочери способны уничтожить их навсегда.

— Дочери Мари? — уточняет он с ядовитым прищуром.

Я оскаливаюсь, и его шерсть встаёт дыбом. Не скрываю удовольствия, которое вызывает его страх, хоть оно и горькое, с острыми гранями.

— Ты говорил, что поддержишь меня в войне. Это было правдой?

— Я не уточнял, в какой войне. — Я не отвожу взгляда, и Азери в конце концов отступает. — Но выбора у меня не будет, да?

— Нет. Не будет.

Смертные уходят прочь. Они не видят ни Азери, ни меня. Тьма, что остаётся за их спинами, тяжела, густая — она заполняет всё.

Туда идут командирша, горстка уцелевших воинов, тот, кого зовут Эмбер, Арлан, Ворон, которому удалось бежать, мой паладин — и девушка, на руках которой сияет метка, навеки связавшая её со мной: Одетт.

Глава 13

Одетт

Тьма не исчезает.

Не уходит всю ночь, пока мы ищем дорогу к деревне и пробираемся по её улицам.

Найти путь непросто, ведь единственный свет в этой мгле — тот, что способны зажечь Ева или я. Ни фонари не загораются, ни огонь не пылает. Только наша магия может разорвать клочья этой тьмы.

Вернувшись за выжившими, мы снова идём вперёд, пробираемся в полумраке и всё время думаем: сколько деабру смогли вырваться из Ла Малдиты?

Мы убили четверых, но один из них намекнул, что остальные лишь испытывали голод и не пошли с ними. Сколько ещё стало причиной этой бойни? Сколько ещё разбрелось по миру на свободу?

Никого не осталось. Всю ночь мы ищем — двумя отрядами: один ведёт Ева, другой я, ведь только мы можем освещать дорогу. Обшариваем всю деревню, не оставляем ни одного дома. Но здесь уже нет никого.

Лишь тела, кровь, изуродованные конечности…

Люди, которых мы лечили всего несколько часов назад, больше не существуют. Мы не в силах вынести все тела.

Приходится бросить их здесь, во мраке вечности, лишь бы самим выбраться из этого странного, душного вакуума.

Мы собираемся снаружи, когда начинает светать.