Леонора. Девушка без прошлого - Хармони Верна

– Да, сэр.

Они шли по глубоким бороздам – результат тяжкого труда многих дней и недель, от которого кожа на ладонях облазила. Прежде чем показался дом, до них донесся запах поджаренного на плите бекона. Дом был не больше сарая для стрижки овец, а его деревянные стены так потемнели от дыма, которым тянуло из отдельно стоящей кухни, что казались обугленными. Крыша из гофрированного железа была серебристой на коньке и порыжевшей от ржавчины ниже. Покосившееся крыльцо подпирали доски. Рядом с домом, возле кухни, стоял бак для воды, а еще дальше, за проволочной оградой, находился курятник, откуда доносился птичий гам.

Тесс О’Рейли встретила их улыбкой:

– Как раз вовремя! Вам повезло, что я еще не скормила обед свиньям!

Эти угрозы были не больше чем просто шуткой, и она, проводив их к столу, наполнила тарелки яичницей с беконом. Чай был горячим и очень сладким. Было начало месяца. К концу его на тарелке будет по одному яйцу и крошечному ломтику свинины, а чай станет черным и горьким. Еда на их столе лучше любого календаря говорила о том, какой сегодня день месяца и сколько времени до уплаты ренты.

Не переставая жевать, Шеймус излагал подробности их работы за утро, вздыхая и для выразительности качая головой, на случай если жена не сразу оценит его усилия. А Тесс, слушая его, суетилась в кухне, время от времени поддакивая и показывая, что в полной мере понимает, как много он сделал. А когда Шеймус, как обычно, неминуемо начинал проклинать ужасные австралийские земли, она успокаивающе цокала языком и подкладывала ему еще яичницы на тарелку, улыбаясь и подмигивая Джеймсу.

Тесс была миниатюрной женщиной и на первый взгляд казалась пугающе хрупкой – в основном из-за того, что кожа ее на фоне длинных волос цвета оникса казалась полупрозрачной. Но ее глаза, похожие на ярко-зеленые блюдца, затмевали все остальное, и все поначалу видели только их. Глаза эти постоянно следили за Джеймсом, с радостью приглашая его в свою жизнь. Порой Тесс, думая, что ее никто не видит, подносила пальцы к губам, а затем к своему сердцу.

Шеймус отодвинул пустую тарелку и нахмурился:

– Мы пойдем.

– Только не сейчас, – запротестовала Тесс. – Это же самое жаркое время дня. А через час жара спадет.

– У нас нет выбора. – Шеймус кивнул Джеймсу, чтобы тот следовал за ним. – С ужином можешь не торопиться, Тесс.

Она погрозила мужу пальцем:

– Ты должен следить, чтобы мальчик не очень уставал, Шеймус.

Чем жарче становилось, тем сильнее портилось настроение Шеймуса, так что к моменту, когда они добрались до плуга и впрягли в него лошадь, он был уже чернее тучи и чертыхался. Они молча трудились на последнем участке бесконечного поля. Жара принесла с собой дополнительную усталость, отбирая вдвое больше сил и при этом вдвое сокращая эффективность. Губы Шеймуса кривились от нарастающей злости и раздражительного внутреннего диалога. Джеймс, сосредоточившись на работе, всем телом толкал плуг. Глаза щипало от заливавшего их соленого пота.

– Давай! – крикнул Шеймус, обращаясь к плугу, к Джеймсу, к лошади, к бесконечной полоске земли.

Послышался лязг металла, и плуг остановился как вкопанный. Джеймс не удержался на ногах и упал на колени.

– Силы небесные! – Шеймус нагнулся и потянулся к отвалу плуга. – Черт бы тебя подрал! – Выпрямившись, он сорвал с себя шляпу и в сердцах хлопнул ею по плугу, такому же красному от пыли, как и его лицо. – Ось лопнула! Вчистую!

Он отбежал в сторону, затем вернулся и в ярости с силой пнул плуг. Звук получился глухим и каким-то насмешливым. Лошадь нервно затопталась на месте.

– Что, руки отвалятся, если ты хоть что-нибудь сделаешь правильно?! – накинулся он на Джеймса. – Сколько раз я говорил, чтобы ты не направлял это чертово колесо на камни! – И он побрел прочь, бормоча себе под нос: – Если бы не ты, сроду бы мы не оказались в этой проклятой стране!

Джеймс не пошел за Шеймусом. С минуту он стоял на месте, чувствуя в груди свинцовую тяжесть, потом подошел к лошади и почесал ей за ушами, а после оглядел колеса плуга. Сломанная ось упиралась в землю – она проржавела насквозь. Он снова вернулся к лошади и погладил ее по бархатному носу. Она была слишком стара для такой работы и тяжело дышала. Джеймс отцепил упряжь и повел лошадь к дому. Там он налил в корыто свежей воды и сел рядом, глядя, как она пьет. В ряби на поверхности воды отражалось оранжевое солнце.

В этой тишине у ветхого домика, после тяжкой работы в поле, когда мышцы потеряли чувствительность от боли, душу его заполнила пустота, вызванная потерей друга, и она напомнила Джеймсу, что он сам выбрал такую жизнь.