Кольцо богини - Виктория Борисова

«После боя под Сахновкой война была окончена для меня. Да что там война! Сначала казалось — и жизнь тоже. Я чувствовал, как кровь моя вытекает на землю, смешиваясь с ней, словно дождевая вода.

А вместе с ней — утекала и жизнь. Еще немного — и мне пришлось бы пополнить собой бесконечно длинный список тех, кто погиб на этой войне.

И все же этого не случилось. Сколько бы грязи и крови ни пришлось мне повидать на фронте, но в то же время именно там довелось мне познать настоящую силу человеческой доброты, участия и мужества. И этого я никогда не забуду».

Александр очнулся в черно-багровом облаке боли. Она была такой огромной, что даже странно было — как может в мире поместиться еще что-то?

Вокруг было темно. Наверное, уже ночь… — подумал он. Луна чуть светила сквозь облака, и перерытая воронками бесплодная земля, где далеко вокруг не видно было ни кустика, ни травинки, казалась живым существом, израненным и бесконечно страдающим.

Таким же, как и он сам.

Волна боли накрыла его с головой. Александр почувствовал, что умирает, даже закрыл глаза на мгновение… А когда снова открыл — увидел склонившееся над ним знакомое лицо, заросшее бородой, почувствовал запах черного хлеба и промокшего насквозь шинельного сукна.

— Никифор… — прошептал он и чуть улыбнулся. — Хорошо, что ты здесь. Возьми вот… — Он полез было за пазуху, где хранил в особом потайном кармане письма. — Напиши…

Он хотел сказать, чтобы родителям и Конни о его смерти сообщили как-нибудь мягче, не на казенном бланке, а простыми человеческими словами, и, может быть, тогда им будет легче хоть немного.

Но Никифор, кажется, и не собирался слушать. Он ловко, сноровисто подхватил его, взвалил себе на спину и потащил куда-то через перепаханное войной поле. От этого стало только хуже, каждый толчок отдавался в израненном теле новой вспышкой боли, так что Александр сжимал кулаки и скрипел зубами. Он хотел было крикнуть, чтобы Никифор бросил его, оставил в покое и не мучил больше, но из горла вырывались только невнятные стоны.

Скоро и спаситель его совсем выбился из сил. Александр слышал, что дыхание его с каждой минутой становилось все более тяжелым и хриплым, он все чаще опускал его тело на землю — и сам валился рядом. Это продолжалось долго, почти бесконечно. Наконец вдалеке замелькали огоньки, и Никифор приободрился немного.

— Ничего, ничего, вашбродь! — повторял он. — Даст бог, до гошпиталя дотянем! Близко уже совсем…

Александр закрыл глаза. Почему-то ему стало вдруг очень спокойно. Важным сейчас казалось только одно — бесконечно длинный, мучительный путь подходит к концу, и можно отдохнуть немного… Тело стало легким, невесомым, и даже боль куда-то исчезла. Темнота накрыла его мягким теплым одеялом, и, уже теряя сознание, он улыбался окровавленными, искусанными губами.

Очнулся в полевом лазарете. Светила керосиновая лампа, звякали инструменты, со всех сторон доносились стоны раненых… Пахло карболкой и хлороформом, но главное — вокруг стоял густой и отвратительный, тошнотворный запах свежей крови, совсем как от туш в мясной, куда он в детстве как-то увязался за кухаркой Матреной. Увидев рассеченные мясные туши, телячьи головы, мясников в белых фартуках, перемазанных кровью, он ужасно испугался и громко заревел. Потом даже мяса долго не мог есть — все мерещились мертвые, подернутые пленкой телячьи глаза…

Кто бы мог подумать, что то же бывает и с людьми?

Александр попробовал было пошевелиться — и застонал от боли. В голове мутилось, тошнило, все плыло перед глазами, и грудь, стянутая давящей повязкой, просто горела изнутри. Никогда в жизни он еще не чувствовал себя так плохо…

А рядом доктор в золотых очках мыл в тазике окровавленные руки, обтирал их полотенцем и приговаривал:

— Экий вы счастливчик, прапорщик! Вот еще на полногтя бы повыше — и все, прямо в сердце. А теперь поживете еще, мы вас подлечим, станете как новенький…

— А Никифор где? — спросил Александр. Почему-то ему казалось, что если он снова увидит Чубарова, то ему сразу станет легче.