Золото скифов - Нина Колчина

Черный липкий страх, всю ночь терзавший Ульянскому душу, почти отпустил рядом с Альбинкой. Он поглаживал родную ладошку, слышал легкое дочкино дыхание и понимал, что ближе ее никого нет на свете. Вернулось давнее и забытое чувство, которым много лет назад жил, когда она была еще ребенком. Он помнил, как открывал дверь детской — и прямо с порога его окутывал какой-то колдовской туман. Хрупкая нежность и ясная чистая прелесть, исходившие не только от самой дочки, но даже от ее кроватки, словно гипнотизировали. Хотелось замереть посреди комнаты и прислушиваться к биению своего сердца. Всегда был уверен — оно бьется в унисон с ее, чтобы защитить девочку от всяческих бед и невзгод. Эта уверенность давала ощущение невероятного счастья и покоя, которое со временем, по мере того как дочь взрослела, стало, к сожалению, уходить.

И вот сегодняшнее утро на Цыганке, странствия по подземному лабиринту, старый фильм на истертой, клееной-переклееной пленке, который они смотрели с первого ряда, высоко задрав голову, будто перенесли в прошлое…

После прохлады кинотеатра раскаленный воздух июльской Москвы словно опалил, а ведь дневной зной только набирал силу. Машина ждала на Баррикадной, до нее рукой подать, но хорошо бы побыть с дочерью еще немного. Так бы и шел рядом с ней, обняв за плечи, по дурацкой этой булыжной мостовой, под жарким полуденным солнцем. Потому что, пока они вместе, ничего плохого случиться не могло — ни с ней, ни с ним.

— Давай сначала отвезем тебя на Бронную, а потом я поеду на работу! Очень не хочется с тобой расставаться.

— А мне с тобой, — грустно ответила Альбинка.

Около дома она руками обвила шею отца.

— Ты самый лучший папка на свете! Я никогда не забуду сегодняшний день. Спасибо тебе…

Подъехав к Совмину, Ульянский почувствовал смертельную усталость, тяжело выбрался из машины и направился к своему подъезду.

— Владимир Иванович!

Ульянский обернулся.

Потом он часто будет вспоминать этот миг, и будет ему казаться, что он сразу все понял. А может, и не казаться — может, правда понял.

Навстречу шел его давнишний знакомый из административного отдела ЦК. Он всегда благоволил к Ульянскому, хотя тот и не знал, чему, так сказать, обязан. Высокий, седой, почти старец. Глаза — умные, живые, со смешинкой — на сей раз смотрели печально.

— Володя, — он впервые назвал его только по имени, опустив отчество, — у меня дурные вести… Над тобою сгустились тучи. Я приехал в Совмин специально, чтобы предупредить тебя. Хорошо, что дождался… Если есть какие-то незавершенные дела, имей в виду — в твоем распоряжении очень мало времени… два часа или два дня, но не больше. Телефоном не пользуйся! Твои номера на прослушке.

Он ушел, не попрощавшись, как-то неопределенно махнув рукой.

На ватных ногах Ульянский вошел в свой кабинет. Вот и все. Отчаянно звенело в ушах. Вот и все. Закончилась его жизнь. Впереди мрак, чернота, ужас… Все. Конец.

— Владимир Иванович? Тебе нехорошо? — На пороге кабинета стоял Большаков. — Может, вызвать врача?

— Нет, Борис. Сердце, знаешь ли, чуток прихватило. Бывает.

— Дать нитроглицерин?

— Это можно.

Пока Большаков хлопал по карманам в поисках стеклянной трубочки с лекарством, Ульянский стал приходить в себя.

— Слушай, будь другом, сделай одолжение! Мне надо срочно уезжать, а до Альбинки дозвониться не могу. Она на Бронной — там телефон, видимо, испортился. Вызови своего шофера, пусть он мою записочку ей отвезет.

— Конечно, Владимир Иванович! Не беспокойся! — Большаков нашел наконец нитроглицерин и протянул Ульянскому. — Я отвезу. Моя машина уже внизу. Проеду через Большую Бронную. Мне все равно в ту сторону. Пиши давай свою записку, я загляну к тебе минут через десять.

Ульянский остался за письменным столом. Взял лист бумаги, разорвал пополам и начал писать…

«Таня! Прости. Я очень виноват перед тобой. Ты была мне хорошей женой. Бог меня наказал. Береги дочь!»

У Альбинки задрожали руки, когда она прочитала адресованные матери слова. Предчувствие ужасной беды наполнило сердце. Второй листок она разворачивала совершенно непослушными от волнения пальцами.

«Альбина, дочка! Выполни все точно так, как я прошу, и поезжай в «Архангельское» немедленно. Поняла? Сразу, как получишь… Скоро и домой, и на дачу придут с обыском. Тяжело, отвратительно, но когда-нибудь ты забудешь. Я очень сильно виноват перед Зиминым, перед тобой и Игорем. Не надо говорить им об этой записке и о сути моей просьбы.

Скифское золото на самом деле не пропало. Его взял я. Бес попутал. Никто, кроме матери, а теперь и тебя, не знает об этом. Сделай так, чтобы оно и дальше считалось пропавшим. Когда-нибудь деньги, вырученные за него, решат какие-то твои проблемы. Спрячь где угодно, но не дома. Не трогай лет десять. Потом ищи частного коллекционера. Игорю не говори — это сильно осложнит ваши отношения.

Тем, кто скоро придет, будет известно о конверте, что привез Большаков. Не отказывайся от этого и ты, но покажи им только записку, адресованную матери. Эту уничтожь. Сразу, прямо сейчас! Не звони мне и матери не вели. О золоте скифов в квартире ни слова! На всякий случай!

Деньги постараюсь передать, а может, и сам успею. Прости меня, доченька! Я не хотел…»

Дальше шли конкретные указания, как достать золото, какую взять отвертку… не забыть вернуть ее на место…

Если записка Татьяне была написана почерком крупным, четким, каким-то даже ученическим, то эту Альбинка разбирала с трудом. Буквы мелкие, неровные складывались в косые и нервные строчки-ниточки.

Альбинка перечитала записку несколько раз и, не вникая еще в истинный смысл происходящего, стала с туповатым усердием выполнять то, что велел отец. Чтобы не разорвалось сердце или не подкосились ноги, нужно сосредоточиться на очень конкретных и простых действиях. Уничтожить записку. Смяв листок, она бросила его в унитаз и несколько раз спустила воду. Взять отвертку. Альбинка развернула кожаный рулетик с набором инструментов — отец любил хорошие «железки» и содержал их в отменном порядке, — достала отвертку с деревянной ручкой и положила в свою сумочку. Туда же опустила конверт с запиской для матери и вышла во двор. Прежде чем сесть за руль, она внимательно огляделась вокруг и, лишь убедившись, что никто за ней не наблюдает, села в машину и отправилась в «Архангельское»…

Мать Альбинка нашла в столовой. Она сидела одна за огромным столом и расправлялась с остатками обеда.

«Зачем мама стала так много есть!» — досадливо подумала Альбинка, заметив множество уже опустошенных тарелок и вазочку с мороженым, ожидающую своей очереди.

— Ой, ты меня испугала! — воскликнула Татьяна. — Что так рано? Садись, я как раз собиралась кофе попить. Возьми себе чашку в буфете. Знаешь, сегодня в столе заказов такие сливки вкусные! Просто чудо!