Кольца Мирты. Книга 2 - Ольга Вадимовна Горовая

изначально знала об этом. Какой смысл печалиться о невозможном? Да и не была же когда-либо подвержена сильным страстям, пока Ройса не повстречала. И у нее всегда хватало иных забот, к которым, кстати, предстояло вернуться вновь в самом скором времени, пусть и понимала, что для начала придется хорошенько убедить Ройса в том, что она восстановилась в полной мере. Однако направить и ободрить брата — так же было ее задачей, и этим она могла заниматься и сейчас.

— Знаю, что сейчас не самый простой момент, и я ощущаю, насколько тебе тяжело, Марти. Но мы должны смотреть в будущее. Это наш долг и перед Миртой, и перед нашим народом, и перед умершим отцом. Не скоропалительно, однако тебе стоит обдумать и выбрать себе будущую жену… Наверное, все же учитывая симпатии, а не только лишь выгоду брака, если оглянуться на опыт нашей семьи, — грустно признала Инди, и сама глядя на пламя. — Никто не будет чинить тебе в этом препятствий, я обещаю. И поддержу твой выбор…

— Но я не хочу!! Просто не хочу, понимаешь?! — вдруг закричал Марти, прервав ее, вцепившись руками в каминную полку. — Ничего этого: ни балов, ни управления, ни решать, как спасти провинции от голода… ни жениться на ком-то, только чтобы сделать наследника для Мирты! Не хочу…

Под конец брат затих, словно утратив запал или силы.

А Инди смотрела на него, оторопев…

Она и понимала, и не понимала Марти одновременно. Для нее ее долг перед Миртой и народом едва ли не всегда стоял на первом месте, с самого детства. И лишь появление Ройса немного изменило этот расклад, но и тогда она не стала увиливать от своих обязанностей, и любимый это поддерживал и понимал. Потому ли она вообще не видела смысла в том, что говорил брат?

— Мне помнится, что раньше ты наслаждался всеми теми возможностями, что предоставляло наше положение и право рождения, — осторожно заметила Инди, понимая, что замерзает все сильнее, несмотря на близость пламени камина. Поднялась, подошла ближе к Марти и к огню. — Что теперь поменялось?

— Я… — брат взъерошил волосы снова. — Изменился я, Инди. И очень сильно. Понимаешь? Я не могу больше тратить на всю эту мишуру время, отталкивая придворных, которые когда-то были моими друзьями. Теперь же далеки от меня настолько, что и не описать! А на то, чтобы заниматься обороной или обеспечением земель наравне с тем же Ройсом, к примеру, или Мареном, мне не хватает ни опыта, ни сил… ни интереса, как это не печально признавать. Я совсем равнодушен к государственным делам, — Марти выдавил из себя некое подобие весьма жалкой ухмылки.

Инди поняла, что он сейчас на грани и давить точно не стоит. Она чувствовала в нем все то, о чем брат говорил: и глухое отчаяние, и бессилие, и какую-то апатию, казалось, даже к собственной судьбе…

Не хотелось и в без того больное место бить. Потому она, вместо продолжения разговора, осторожно протянула руку в сторону головы брата и замерла пальцами совсем близко от его черной повязки над пустой глазницей.

— Болит? — чувствуя, что эта рана, как ни странно, его действительно беспокоит, будто бы ноя, спросила Инди. — Давай я посмотрю. А вдруг смогу как-то помочь…

Марти с сомнением сфокусировался на ее пальцах, но внутри с сомнением заколебался.

— Марен много раз смотрел, сказал, что тут ничем уже не помочь, — словно боялся допустить и толику надежды на то, чтобы вернуть себе полноценное зрение, махнул головой. — Это дань за возрождение. Мирта взяла его в жертву, и даже те, кто владеют ее силой, не смогут возродить то, что вырвала богиня, — явно говоря о глазе, сквозь зубы, с болью заметил Марти.

— Мы ничего не потеряем, если посмотрим, — разумно заметила Инди, не отступая. — Ты много работаешь, перенапрягая уцелевший глаз. От этого тебя мучают и головные боли. Я не берусь спорить с Мареном, тем более что сама только раскладываю все в памяти по полочкам. Но ведь ничего не случится, если я попытаюсь хотя бы избавить тебя от этой головной боли, правда? Я люблю тебя, ты мой брат, Марти, и у меня болит сердце от того, сколько свалилось на твои плечи. И там, где я могу, я очень хотела бы помочь. Позволь мне хотя бы попробовать.

— Это не привлекательное зрелище, — словно искал любой мало-мальски «удобоваримый» аргумент, процедил брат сквозь зубы.

— Ты и не поверишь, что мне доводилось видеть за годы служения Мирте, — мягко улыбнулась Инди, отвергая такую отговорку.

Она так и стояла с занесенной рукой и подрагивающими от холода пальцами, предлагая свою помощь. А Марти смотрел на нее с сомнением и глубоким страхом в единственном уцелевшем глазу. Так продолжалось два или три удара сердца.

А потом Марти вздрогнул и будто бы неуверенно, сомневаясь, поднял руки, снял повязку и позволил той спасть с пустой глазницы.

Он был прав, ничего приятного в том, чтобы видеть зияющую чернотой пустоту на лице любимого брата не было. Более того, Инди испытала реальную боль за Марти, представляя, насколько это может быть мучительно и болезненно. Однако не позволила этим эмоциям отразиться в ее глазах, в которые Марти всматривался, словно ожидая малейшего подвоха или повода отступить. И нежно прикоснулась к его лбу выше брови, также пострадавшей, пересеченной шрамами.

Мирта любила свой мир и народ… Но, как и любая богиня-мать, иногда была строга, наказывая и взымая плату.

Однако Инди сейчас старалась отстраниться и от этого, сосредоточившись лишь на том, что испытывал брат. Она действительно улавливала боль, заставляющую напрягаться все мышцы на его голове, тупой иглой отдающую и в здоровый глаз, и в эту костяную дыру, едва обтянутую исковерканной шрамами кожей.

Прижав руку так, что накрыла всю эту рану, Инди закрыла глаза, отстранилась от окружающего, даже озноб, не отпускающий ее, отодвинула на второстепенное место, и позволила просочиться через себя силе. Целиком отдалась тому, что сотни раз делала, становясь лишь проводником между людьми и Миртой. Пропуская целительную и успокаивающую боль благодать к измученным и разодранным тканям и мышцам, отчаянно желая подарить Марти облегчение…

Но что-то вдруг стало не так…

Не так, как она помнила, не так, как это должно было быть. Сила рванула из нее как-то совершенно бесконтрольно, словно дикий ветер! Мощная, неудержимая, заструилась по пальцам,