Искупление варвара - Руби Диксон

В этом есть смысл. Я не протестую, когда он встает и кладет свежесобранный снег в мешок для кипячения, затем добавляет немного листьев.

— Так вот почему ты не ешь, Эл-ли? Потому что считаешь, что другие должны сначала съесть твою еду? — Он смотрит на меня, его пристальный взгляд напряжен.

Я не знаю, как ему объяснить, чтобы он понял. У меня снова перехватывает горло, и я пожимаю плечами.

— Это потому, что ты чувствуешь, что еда плохая? — Когда я не отвечаю, он продолжает гадать. — Что-то еще? Ты не доверяешь еде? — В ответ на мой едва заметный кивок он выглядит удивленным. — Кто-то давал тебе еду и забирал ее раньше?

Я опускаю взгляд на свои руки. На моих пальцах все еще остаются остатки жира, и мне приходится бороться с желанием облизать их, потому что мои пальцы грязные. Я вся грязная.

Бек подходит ко мне и низко приседает рядом. Он протягивает руку, и я смотрю на него с удивлением. Он просто сидит там, ожидая, и я знаю, чего он хочет. Я делаю глубокий вдох, стараясь быть храброй, и вкладываю свою руку в его. Его пальцы сжимают мои, и его рука теплая. обнадеживающе.

— Тебя кто-то кормил плохой едой в прошлом, Эл-ли? Так вот почему ты не будешь есть, пока я этого не сделаю?

Когда его рука держит мою, узел у меня в горле немного ослабевает.

— Больна, — говорю я ему почти шепотом. — Чтобы меня стошнило.

Его ноздри раздуваются, и я отшатываюсь от его гнева.

— Кто мог попытаться сделать так, чтобы тебе стало плохо? Почему?

Я облизываю губы, стараясь быть храброй.

— Они подумали, что это забавно.

Выражение его лица становится напряженным.

— Что тут забавного?

О, трудно использовать слова после того, как так долго прятался от них. Я замыкаюсь в себе, не желая ничего объяснять. Трудно говорить что-то вслух, потому что маленькая, закрытая часть меня все еще беспокоится, что мои слова будут использованы против меня. Но потом большой палец Бека проводит по тыльной стороне моей ладони, и я чувствую себя немного лучше.

— Люди… когда мы заболеваем, нас рвет или мы потеем. Корчим рожи. У меня был владелец, который… он подумал, что на это забавно смотреть. Он обманывал меня, давая мне хорошую еду в один день, а на следующий — что-нибудь плохое. — Я с трудом сглатываю, потому что все еще чувствую жжение в горле от тех дней, вкус рвоты на языке. Я хочу еще воды… но я также не хочу вырывать свою руку из успокаивающей ладони Бека.

Его большой палец снова поглаживает тыльную сторону моей ладони.

— Значит, ты ешь… только тогда, когда кто-то другой ест до тебя?

Я медленно киваю.

— В безопасности.

БЕК

От ее слов у меня такое чувство, будто мое сердце разрывается на части.

Кто мог такое сделать? Кто стал бы доводить женщину до тошноты только для того, чтобы посмотреть, как ее рвет? Давать ей плохую пищу, чтобы она заболела? Для меня это не имеет никакого смысла. Я этого совсем не понимаю, но я знаю, что Эл-ли не лжет. Ответ кроется в ее больших, затравленных глазах и слишком худом лице.

Я хочу прижать ее к себе и погладить по волосам. Моя пара была ранена в прошлом. Если она жила в месте, где даже еда была небезопасной… неудивительно, что она мне не доверяет. Неудивительно, что она боится есть. Неудивительно, что она смотрит на все с таким страхом в глазах.

И все же… это делает ее спокойную силу еще более замечательной. Конечно, она пыталась убежать. Я думаю о Тракане и его ошейнике, и у меня сводит живот. Я думаю о том, как я прыгнул на нее после охоты на са-кoхчка и прижал к земле, чтобы она могла получить свой кхай. Это было нужно… но увидит ли Эл-ли это таким образом?

Я провожу большим пальцем по тыльной стороне ее маленькой ладони. Такая мягкая. Такая хрупкая. Даже это маленькое прикосновение ощущается как подарок. Каждое произнесенное шепотом слово — сокровище.

Никто никогда больше не причинит вреда моей Эл-ли. Пока достаточно того, что она здесь, со мной. Мы не будем торопиться.

— Не хочешь чаю? — спрашиваю я ее. Когда она выглядит нерешительной, я встаю на ноги и достаю из рюкзака свою любимую костяную чашку, которую моя мама сделала для меня, когда я был еще комплектом. Это одна из немногих вещей, которые у меня остались от нее, и я никогда никому не позволял прикасаться к ней. Я наливаю в нее горячий чай, а затем подношу чашку к губам, делаю глоток, прежде чем предложить своей паре.

Она осторожно берет чашку из моих рук и подносит ее к своим губам. Ее глаза закрываются, и на лице отражается такое удовольствие, что это заставляет мой член набухать, несмотря на боль в груди.

— Вкусно? — спрашиваю я хриплым голосом. Увидев ее легкий кивок, я мысленно запоминаю смесь чайных листьев и решаю, что позабочусь о том, чтобы она пила это каждый день до конца своей жизни.

Эл-ли медленно допивает свой чай, и я снова наполняю ее чашку (предварительно сделав глоток сам). Бледность исчезла с ее щек, и они кажутся розовыми под слоем грязи. Сначала я подумал, что она грязная, потому что была неряшливой, но теперь я задаюсь вопросом. Не является ли грязь тем, чему она научилась из-за своего прошлого? Другие люди быстро пользуются преимуществами купания, но Эл-ли этого не делает. Я клянусь выяснить, но это займет больше времени. И я не буду торопить ее. У нее может быть столько времени, сколько ей нужно, моей милой паре.

Я буду рядом с ней, чтобы убедиться, что она в безопасности и защищена на протяжении всего этого.

После того как она выпивает свой чай, ей, кажется, не хочется больше говорить. Это прекрасно; она сказала мне больше слов, чем кому-либо другому за все те дни, что она здесь. Я откусываю кусочек от другого пирожка и предлагаю ей, и она с жадностью его съедает. Я стараюсь не смотреть на нее, пока она ест, но это нелегко. Я хочу впитать в себя ее черты, хочу запомнить их до мельчайших деталей. Улыбнется ли она, если съест что-нибудь сладкое, например храку, которое так любят другие люди? Я решаю, что найду немного для нее вместе со свежим мясом. Но не сегодня. Сегодня я не отойду от нее ни