Невинные заметки - Ника Светлая

так. Плотная ткань штор не пропускает свет, но вблизи вижу тонкий отблеск светильников. Ради приличия использую дверной молоток, чтобы сообщить, что я пришла. Металл скрипит и издает звякающий холодный стук, кажется, кроме меня, этим приспособлением никто не пользуется. Открываю дверь и вхожу в дом. Пустой холл, от него направо – столовая и кухня, налево – кабинет и гостиная, оттуда доносится голос Макса.

– Проходи, я здесь, – он наливает выпивку за баром. – Присаживайся, будешь что-нибудь пить?

– Если только абсент, – шутка, которую оценили бы мои друзья, я улыбаюсь от этой мысли.

– Нет, такого в моем баре нет, – Макс воспринимает слова всерьез.

– Тогда просто воду.

Он подходит, передает бутылку и задерживает взгляд на мне. На нем спортивная домашняя одежда, я еще никогда не видела его таким, даже на фотографиях в Сети. Я тоже не нашла причин, чтобы прихорашиваться, и вышла в том, в чем была: в джинсах и свитшоте, надев сверху только куртку. И мы стоим напротив друг друга не как начальник и подчиненная и не как враги или любовники. Мы могли бы прикинуться друзьями, если бы не эта неловкость, которая витает в воздухе, но чувствую ее только я. Макс отпивает жидкость цвета крепкого чая из низкого бокала, льдинки бьются о толстое стекло. Я ставлю бутылку воды на стол, даже не открыв ее, Макс достал ее из холодильника, а я не пью холодное.

– Я нашел ту девушку, которая рассылала нам с тобой письма. Больше не будет никаких угроз, уладить этот вопрос не составило труда, – сухо говорит Макс, а я даже боюсь представить, как он решает такие вопросы. Мне становится жаль ту бедняжку, хотя она сама виновата. Меня запугать легко, но с Максом связываться опасно.

– Спасибо, что выручил с этой проблемой, – самая нелепая фраза из возможных, ведь он делал это не только для меня. Чувствую себя еще более неловко, потому что Макс только кивает в ответ и больше ничего не говорит. Он уже написал об этом несколько дней назад, зачем еще раз возвращаться? Видимо, есть еще что-то. На него непохоже. Вообще теперь все, что происходит, непохоже на него.

– Как новая работа?

«Серьезно, Макс? Теперь мы ведем светские беседы?»

– Отлично, – выдаю я, потому что не могу рассказать правду.

– Видел твой материал про Ангелину Романович, она замечательная женщина. Ты пишешь хорошо.

Он не перестает меня удивлять, я не понимаю, что с ним происходит.

– Да, она чудесная, – робко отвечаю.

– В следующем номере ты снова на первой полосе?

– Вообще-то нет, я уезжаю.

– Командировка?

– Это будет необычайно затяжная командировка, меня отправили ездить по регионам и писать оттуда материалы. Неплохой шанс для меня, – снова эти слова про шанс, которые повторяю из раза в раз, чтобы самой в них поверить. Ожидаю, что Макс сейчас будет злорадствовать и радоваться моему провалу. Но нет, к моему удивлению, он выглядит даже немного раздосадованным.

– Значит, уезжаешь? Надолго?

– Кто знает, полгода, год…

Мы снова неловко молчим, чтобы занять руки, отпечатываю бутылку и делаю небольшой глоток. Слишком холодно. Спрашиваю Макса о работе, но он отмахивается дежурным «Все хорошо», и я уверена, что так оно и есть. Он одним глотком осушает стакан. Льдинки безжизненно звякают о пустое дно. Он снова встает за выпивкой.

– Может, все-таки выпьешь со мной?

– Спасибо, но нет, второй раз тебе не удастся меня опоить.

– Кстати, об этом, – он ставит на столик рядом с бутылкой воды высокий бокал с вином, – теперь, когда знаю, что это не ты, я должен извиниться.

Извиняющийся Макс – это совершенно новый уровень откровения сегодня. Он стоит и ждет, что я возьму бокал, чтобы чокнуться с ним. Наши бокалы соприкасаются, тост примирения, как будто мы только что подписали соглашение. Теперь я вынуждена сделать глоток, иначе сделка будет недействительна. Мы смотрим друг другу в глаза и делаем глоток.

– А за все остальное не хочешь попросить прощения? – я ступаю на опасное поле и наблюдаю за реакцией Макса, он явно не ожидал такого, его выдают брови, но он продолжает смотреть мне в глаза и не задерживается с ответом.

– За все остальное – тоже, – выделяет он каждое слово.

– Почему именно сегодня ты мне позвонил? Прошло уже столько дней. Почему сейчас?

– Хочу взглянуть на твою татуировку.

Я скептически качаю головой, не удовлетворенная ответом и разочарованная испорченным моментом. Все, что он говорит сегодня, так далеко от истины. Вижу, как он увиливает и недоговаривает, как мнется и страдает от каждого слова. Никчемная была затея приехать сюда.

– Я не шучу. – Макс ставит стакан на столик. – Покажи.

Он берет меня за плечи и разворачивает, а я слишком быстро сдаюсь. Он убирает мои волосы в сторону, оттягивает край воротника, проводит пальцем по краю раненой кожи. Пока Макс молча разглядывает тату, я начинаю нервничать. Почему-то для меня важно его мнение, я желаю, чтобы ему понравилось. Наконец он произносит:

– Vive ut vivas. Живи, чтобы жить.

– Ты знаешь латынь? – Хочу обернуться, но руки Макса на моих плечах останавливают меня. Он слегка дует на воспаленную кожу и нежно целует в плечо. Это так внезапно, мне кажется, что через меня пропускают электрический разряд. Макс убирает руки, теперь я могу взглянуть ему в глаза. Пытаюсь понять, не очередная ли это уловка.

– Да, это дословный перевод, но есть еще одна интерпретация: «Жизнь такая, какой ты ее делаешь», – его лицо выражает спокойствие.

Боюсь разрушить тонкий мостик, который возник только что между нами, но и ступать на него тоже опасаюсь.

– Скажи честно: ты следишь за мной?

– Почти всегда.

Мне не узнать, правда это или шутка, потому что в этот момент его рука оказывается у меня в волосах, и он целует меня. Его движения неторопливые, он словно исследует территорию, опасается встретить сопротивление, погружается глубже, расширяя владения. Мне хочется, как в программе видеомонтажа, отсечь этот момент, чтобы был только он, чтобы никакого прошлого и никакого будущего, только настоящий момент. Не хочу думать и разбираться, почему, хочу зациклить и размножить этот идеальный момент, чтобы никаких разговоров, только чувственный поцелуй и головокружение. Но жизнь не поставишь на паузу.

– Я больше не выдержу этих эмоциональных качелей.

– Знаю, – тихо шепчет он и обнимает. На секунду я ощущаю такую сильную близость с ним, слушаю его ровное дыхание, чувствую его тепло. В эту минуту мы по-настоящему близки, хотя нас по-прежнему разделяет пропасть недосказанности.

– В детстве мне всегда нравилось ломать игрушки, – говорит он, не отпуская меня, – даже самые любимые. У этого процесса не было причины, я просто делал это, потому что