Змеи Неба и Пламени - Ребекка Кенни

— Даже несмотря на твою рану?

— Даже так.

Мы лежим в молчании. Быть в его объятиях — это как прижиматься к массивной стене из твёрдых мышц, покрытых гладкой, словно атлас, кожей. Его тепло окутывает меня, проникая до самых костей, и, если подложить руку под голову, камень становится не таким уж неудобным. В скале есть несколько углублений, и я нахожу подходящее место для бедра и плеча. В сущности, я могла бы заснуть… если бы мой живот не издавал такие громкие звуки. Я не ела с завтрака в женском загоне, ещё до того, как мы начали планировать побег.

В животе снова урчит.

— Твоё тело слишком громкое, — замечает Киреаган.

— Я голодна. И да, я понимаю, что придётся ждать еды.

Он двигается чуть ближе и замирает, вдыхая.

— Ты нюхаешь меня? — шепчу я.

— Да. — Его губы касаются моего плеча, и мягкое тёплое дыхание обдаёт мою кожу. — Мне нужно лучше запомнить твой запах, чтобы найти тебя быстрее, если ты снова решишь убежать.

Я совсем забыла, что собиралась бежать, прятаться, бороться, делать всё возможное, чтобы не оказаться вновь в его власти. Сейчас всё это кажется таким незначительным, когда его сильные руки обнимают меня, а крепкие ноги сплетены с моими.

«Он сжигал людей заживо, Серилла», строго напоминаю себе. «Так много воинов Элекстана — уничтожены им и его драконами. Представь это. Почувствуй это. Не поддавайся этому глупому желанию, ложному ощущению безопасности, правильности. В этом нет ничего правильного».

Голос Киреагана звучит низким эхом, проходя через его тело и моё.

— Ты говорила, что знаешь другие песни, а не только ту раздражающую.

— Да.

— У тебя успокаивающий голос, — бормочет он. — Я подумал, ты могла бы спеть что-нибудь. Может быть, одну из тех песен, что ты сама сочинила.

Убийца. Похититель.

— Нет.

Он низко рычит, звук вибрирует у меня под кожей.

— Пой для меня, пленница.

— Нет.

С громким рычанием он впивается зубами в моё плечо, легко прикусывая. Резкий трепет проходит через мой клитор.

— Прекрати быть таким дикарём, — ахаю я. — Ты лучше этого. Спи.

Он больше не просит песню. Я предполагаю, что он уснул, потому что долгое время остаётся неподвижным. Проходят часы, но я могу лишь беспокойно дремать. Каждый раз, когда я немного меняю положение, я остро ощущаю толстый, твёрдый член, прижатый к моим ягодицам. Холод, его тепло, мой голод, его член… всё это слишком отвлекает, чтобы отдохнуть. Камень снова кажется неудобным.

Нет ничего более мучительного, чем длинная ночь, когда ты отчаянно хочешь спать, нуждаешься во сне, но не можешь заснуть. Подобные ночи часто случались в моей жизни, но во дворце у меня был чай или вино, чтобы уснуть. Здесь — ничего.

Чай… так давно я не пила хорошего чая. Кажется, я скучаю по нему больше, чем по собственной постели. Чай был моим главным наслаждением, моей единственной религией…

Меня вдруг встряхивает, когда Киреаган резко вырывается из моих объятий и, неловко переползая из-под наклоненного камня, устремляется прочь. Я поспешно выбираюсь следом и иду за ним, пока он, шатаясь, словно пьяный, пересекает песчаный берег.

Лунный свет заливает пляж, подчеркивая гребни волн и отбрасывая мягкое сияние на его тело — гладкие изгибы ягодиц, впадину вдоль позвоночника, широкие мышцы спины, частично скрытые покачивающимся полотном его чёрных волос. Звёзды сверкают на длинных, заострённых рогах.

Он снова падает, опирается на колено или ладонь, поднимается и, спотыкаясь, продолжает идти дальше.

— Что случилось? — восклицаю я. — Ты услышал хищника?

— Я не могу так больше, — с трудом выдыхает он, судорожно хватая ртом воздух. — Я должен всё исправить. Сейчас. Мне нужно найти чародейку.

— Не ночью! Вокруг волки. Киреаган, остановись. — Я выбегаю вперёд, чтобы встать перед ним лицом к лицу.

Его глаза дико блестят, челюсти размыкаются в отчаянной попытке вдохнуть, но дыхание слишком частое и неглубокое.

— Обхвати бёдра руками и наклонись, — велю я. — Опусти голову вниз. Так будет легче дышать.

Он подчиняется, его волосы скользят вперёд, прикрывая плечо. Кожа блестит от пота, тело трясётся так сильно, что диву даёшься, как он ещё держится на ногах. Осторожно кладу ладонь на его спину, между лопаток. Под пальцами ощущается бешеный ритм его сердца.

— Ты вернёшься в прежнее тело, — говорю я.

— А если нет? — выдавливает он с хрипом.

— Тогда ты научишься жить в этом теле.

— Нет. У меня нет сил в этом теле. Я не могу этого вынести.

— Ты собирался заставить меня пройти через подобное, — тихо произношу я.

— Это было бы изменение к лучшему. Ты стала бы сильнее, выше, величественнее. А это — превращение к худшему. Мне не следовало доверять этой чародейке.

— Вероятно, не стоило.

— И не следовало приказывать своим людям брать пленниц.

Я колеблюсь, поражённая. Впервые он признал, что похитить нас был ошибкой.

— Нет, не стоило.

— Надо было сказать ей, что я её люблю. Даже если это не было правдой. — Его тело сотрясает резкий всхлип, и я кладу на его спину вторую руку.

— Ты про свою Наречённую? — мягко спрашиваю я.

— Она сказала, что любит меня, незадолго до битвы при Гилхорне. А я не ответил. Больше она об этом не упоминала, но знаю, мое молчание причинило ей боль. Её сердце было как гора — крепкое и полное жизни. А моё… — Он поднимает из песка старую раковину с битыми краями.

— Не думаю, что это правда. Твоё сердце не самое доброе из тех, что я встречала, но у тебя есть хорошие качества. Ты заботишься о своём клане.

— Я говорил брату и сестре, что буду править вместе с ними, как равный партнёр. Но всё равно принимал ключевые решения, важные. А они позволяли мне это. Я делал то, что хотел отец, то, что клялся ему выполнить, и всё становилось только хуже. И теперь ещё это. — Он выпрямляется, роняет раковину и смотрит на свои руки. — Посмотри на меня.

— Могло быть хуже, — я отступаю на шаг, слегка наклоняя голову. — Ты хотя бы остался красивым.

Он смотрит на меня с недоверием.

— Чародейка могла превратить тебя в рыбу. Или лягушку, — замечаю я. — Или летучую мышь. Но она выбрала дать тебе этот шанс. Думаю, она хочет, чтобы ты лучше понял нас. Чтобы задумался над своими решениями.

— Она не показалась мне тем человеком, который занимается философскими экспериментами.

Он всё ещё дрожит, поэтому я кладу ладонь на его грудь, чтобы почувствовать биение