Милфа - Маша Малиновская

Рядом с ним — двое охранников, массивные, молчаливые, их лица для меня как-будто смазаны и невыразительны.

— Прошу прощения, что помешал вашей семейной идиллии, — голос мужчины звучит спокойно и даже мягко, но от этого тембра мороз по коже бежит. Он скользит по воздуху, неприятно липнет к коже, как змеиное шипение. — Но нам всем надо поговорить.

41

Роман медленно поворачивается, его лицо напряжено, но он быстро берет себя в руки.

— Ты кто? — голос ровный, твердый.

— Сергей Владимирович, — незнакомец чуть склоняет голову, улыбка тонкая и острая, как лезвие бритвы. — Но для друзей просто Белый. Хотя не думаю, что мы с вами будем в таких уж дружеских отношениях, Роман Викторович.

Я не могу пошевелиться. В гостиной будто весь кислород разом исчезает. Дышать нечем. Мое сердце бьётся так часто, что кажется, еще немного — и оно разорвется в груди.

Этот Белый равнодушно скользит по мне взглядом и снова смотрит на Романа.

— Знаете, я — человек чуткий. Мне важно, чтобы мои будущие партнёры были в хороших отношениях с прессой, с коллегами, с начальством. Ведь репутация — это всё, верно? — он чуть наклоняет голову, прищуриваясь, и медленно выкладывает на стол тонкую папку. — И вот, представьте, с какой заботой мы подошли к вопросу вашей репутации. Очень тщательно.

Роман не двигается. Но мне не нужно смотреть на него, чтобы знать, что он невероятно взбешён. Я чувствую это кожей.

Белый касается папки, аккуратно подвигает ее ближе.

— Думаю, вам стоит взглянуть. Эти фото весьма красноречивы. Ах, да… вам ведь уже показали часть? — он кидает в мою сторону короткий взгляд, и мне хочется исчезнуть. — Ну, тут их больше. Во всех ракурсах. С заботой о качестве. Чтобы каждая деталь была видна в полной мере.

Я чувствую, как желудок сжимается, а тошнота отвратным комом подступает к горлу. Я не могу смотреть, не могу даже дышать. Кажется, что кожа натянулась слишком туго, что этот момент длится вечность.

— Впрочем, — продолжает Белый, — дело даже не в фото. А в том, что вы теперь... наш человек, Роман Викторович. И если у вас были какие-то политические амбиции, если вы мечтали о блестящем будущем, то теперь ваш успех целиком и полностью зависит от нас. Ведь, как вы понимаете, такие истории в высших кругах не слишком приветствуются. Тем более истории с.… — он снова бросает на меня взгляд, — таким размахом.

Роман медленно, почти лениво берет папку, открывает ее, бегло просматривает снимки. Я вижу, как его пальцы сильнее сжимаются на бумаге.

Тишина затягивается. Я не понимаю, что хуже — его молчание или эти фотографии, где я запечатлена…

— Допустим, — говорит он наконец, голос спокойный, даже ленивый, но я чувствую, как под ним скрывается ярость. — Чего ты хочешь?

— Немногого, — Белый разводит руками. — Всего лишь сотрудничество. Чтобы в нужный момент вы принимали правильные решения. Интересные подробности нам известны о вашей семье, не так ли, Роман Викторович? Но мне не хочется портить вам жизнь. Напротив, я хочу помочь. Ведь мы все знаем, какой удар по карьере нанесёт вам такой скандал. — Он делает короткую паузу, давая Роману переварить информацию. — Как думаете, много людей захотят поддержать прокурора, жена которого… ну, вы понимаете.

Я чувствую, как весь воздух вышибает из лёгких. Рёбра стягивает стальными тисками.

Меня больше нет. Я хочу кричать, но не могу.

Роман смотрит на него. В глазах убийственная пустота.

— Если я соглашусь?

Белый улыбается.

— Тогда вы останетесь тем, кто вы есть. Ну и дальше, возможно, пойдете выше. С вашей-то силой и приверженностью закону, Роман Викторович. Ну а если нет…. — он качает головой. — Ну, тогда вам придётся искать новую работу. Да и жену тоже.

Тишина становится невыносимой. Я вижу, как Роман смотрит на снимки, как в нём закипает злость. Но Белый просто стоит, невозмутимый, уверенный в том, что его предложение не смогут отвергнуть.

И в этот момент я понимаю, что моя жизнь больше мне не принадлежит. Она принадлежит этим мужчинам.

И выхода у меня нет.

Как Роман решит — то со мной и будет. Откажется — и ему конец. Его карьере, его репутации. А мне… мне конец придёт физический. Белый ведь сказал вполне понятно про новую жену.

— Ну, Роман Викторович, вы подумайте, — рот Белого растягивается в отвратной змеиной улыбке. — А нам пора.

Он кивает своим людям, и уходит из нашего дома, оставив меня и Романа в плотной, вязкой тишине.

Гнев Романа, кажется, становится чем-то материальным, он заполняет всю кухню, делает воздух тяжёлым, едким. Его шаги — резкие, агрессивные — отдаются в ушах гулкими ударами, когда он идет захлопнуть за Белым и его людьми дверь, и я знаю, что вот-вот случится взрыв.

— Если бы не ты, меня бы не взяли на крючок! — голос Романа срывается на крик, низкий, наполненный такой ненавистью, что меня бросает в дрожь. — Если бы не твоя ебучая измена, если бы ты не была дешевой шлюхой, я бы не оказался в этом дерьме!

Я слышу, как по столу рассыпаются фотографии. Он хватает одну, сжимает её в кулаке, будто хочет разорвать, но не делает этого — просто смотрит на меня. Глаза горят яростью, отвращением.

— Тебе было мало всего, что у тебя есть? Тебе было мало меня?! Всего этого, — он обводит рукой дом. — Дом, деньги, безопасность. Твой щенок под моим крылом. Тебе, блядь, этого было мало, да, Лиля?

В груди вскипает что-то болезненное. Что-то, что я не могу больше сдерживать. Оно пенится, бурлит, рвётся наружу. Я чувствую, как меня буквально топит в потоке эмоций, которые я раньше никогда себе не позволяла.

Злость, обида, горечь. Разбитое сердце.

— Если бы ты мне не изменял! — слова вырываются из меня с криком. Голос дрожит, но он настолько громкий, что я сама не знала, что могу так кричать. Я даже не осознаю сразу, что мои связки вот-вот сорвутся. — Это ведь фото с твоей изменой были первыми, Рома!

Дрожащими руками я хватаюсь за стул и медленно встаю с пола. Ноги ватные, колени подкашиваются.

— Это ты первый предал нас! И ты лжёшь, что любил меня! Ты запер меня в долбанной золотой клетке, сделал удобной и послушной, чёрт тебя дери, — продолжаю кричать. — Трахал, когда хотел. Когда я не хотела! Не ночевал дома! Раздвигал ноги своим бабам прямо на своём прокурорском столе!

Его лицо меняется. Он моргает, во взгляде проскальзывает тень…