Шестнадцать - Анна Чиж-Литаш

Катя, продолжая улыбаться, докурила сигарету и бросила ее в урну, которая стояла рядом. На улице было тепло. Впервые за долгие дни она не ежилась от холода, мечтая поскорее запрыгнуть в теплый автобус или забежать в подъезд и прижаться к горячей батарее.

Всю дорогу до дома она шла пешком. Оказавшись на проспекте, не свернула во двор, а пошла прямо. На перекрестке повернула направо, в сторону магазина с вывеской «Шитье».

— Добрый день, — она стянула шапку и поправила растрепавшиеся волосы. — Можно посмотреть швейные машинки?

Продавец в синей униформе отвела ее в конец зала. Там в ряд стояло около десяти швейный машинок.

— Девушка, не уходите, пожалуйста, — Катя окликнула продавца. — Помогите с выбором.

— А что именно вы хотите?

— Мне нужна самая лучшая швейная машинка. На триста долларов можно купить такую?

Продавец с интересом посмотрела на дерзкую девчонку, но ничего не сказала и подошла к белой машинке, стоящей справа.

— Вот эта модель пользуется спросом.

— Сколько она стоит?

— Вам хватит сполна.

— Я беру ее, — она провела ладонью по холодному белому металлу. — До дома поможете довезти?

— Грузчики будут только к концу недели. Стоимость доставки будет выставлена дополнительно.

— Хорошо. Что мне нужно заполнить?

— Пойдемте со мной.

Через полчаса, оформив все документы и расплатившись, Катя забрала чек и вышла на проспект. В кармане у нее лежало еще сто долларов, и она уже знала, как хочет их потратить.

Швейную машинку привезли в пятницу вечером. В субботу утром мама вернулась домой. Это был подарок на ее день рождения, который должен был наступить только в августе.

Глава 27

Я не хочу с ним разговаривать, — Карина молнией пролетела по коридору. Через секунду раздался грохот — дверь в комнату закрылась.

— Карина, зайка, — мама едва слышно постучала в дверь. — Он пытается дозвониться до тебя уже неделю, просто хочет поговорить, — она делала длинные паузы, будто искала нужные слова, но никак не могла найти.

— Я сказала уже, что не буду с ним разговаривать! Так и передай! Прямо сейчас позвони и скажи, что он для меня не существует! — она плевалась словами, кусая губы в кровь.

— Доченька, милая… открой!

— Мама, отстань от меня, — Карина расплакалась.

— Не хочешь, не говори, — спустя несколько минут сказала мама. — Имеешь полное право.

Карина подошла к двери и опустилась на пол, прислонившись спиной к стене. Мама сидела с другой стороны.

— Хочешь, я скажу ему, чтобы больше не беспокоил тебя? Могу сказать, что ты сама позвонишь, когда захочешь разговаривать.

— Я не захочу, — всхлипывая, сказала она. — Никогда не захочу.

— Хорошо. Ты всегда такой была, — мама улыбалась. — Упертая, самостоятельная, решительная, смелая…

Карина молчала.

— Однажды, когда еще была совсем маленькая, ты спасла старую больную галку.

Карина рассмеялась:

— Почему старую и больную? Ты проверяла у нее паспорт?

— У нее были седые перья.

Пауза. Резкий громкий смех, разрушающий бетонные стены между двумя женщинами: мудрой и юной.

— Я помню, она громко плакала.

— Плакала?

— Да. Писк был похож на плачь. Наверное, именно так плачут птицы. Она застряла между веток и не могла выбраться. Это было дерево во дворе нашего старого дома. Все стояли и смотрели на нее. Ты, не раздумывая, забралась наверх. Вокруг стояли мальчишки, а полезла ты. Все произошло так быстро, что я даже не успела запретить тебе. Когда добралась до птицы, оказалось, что ее лапа зацепилась за веревочку от лопнувшего воздушного шарика. Ты быстро освободила ее и положила птицу в карман свитера. Помню, как мальчишки аплодировали тебе, а ты накричала на них и убежала.

— А что потом было с птицей?

— Все хорошо. Она улетела. С того времени ты ненавидишь воздушные шары.

— Серьезно?

— Да. Запретила дарить тебе их на все праздники.

— Точно! Они мне до сих пор не нравятся. Мам…

— Что?

— Я когда-нибудь смогу его простить?

— Думаю, да. Нужно время. Для всего нужно время.

— А ты простила? — Карина еще ближе придвинулась к двери.

Мама молчала.

— Простила, а?

— Я просто научилась с этим жить, — ответила она.

— Это как?

— Представь, что у тебя постоянно болит нога. Сначала ты все время обращаешь внимание на это. Злишься, мажешь ее мазями, бегаешь к врачу, а она все равно болит. Через месяц начинаешь привыкать к этому неприятному ощущению, а через полгода почти не замечаешь его. Но как только начинаешь снова думать об этой боли и жалеть себя, каждый раз, когда немного прихрамываешь, память возвращает тебе прежние ощущения.

— Твоя нога болит еще?

— Уже не так сильно.

— Но когда-нибудь она пройдет? — Карина чувствовала, как задрожали губы. — Через месяц? Год? Два? Боль ведь должна когда-нибудь пройти. Ты же не можешь хромать всю жизнь! — ее голос звенел.

Тишина.

— Мама! Не можешь?

— Зайка моя, ты еще такая маленькая и такая большая. Я говорю с тобой, как со взрослой, но так не хочу разрушить твой мир своими словами. Его уже и без меня разрушили.

— Мама, просто ответь мне, пожалуйста!

— Есть такая боль, которая никогда не проходит. Ты думаешь, что все забыл, простил, все исчезло, но порой достаточно одного звука и перед глазами та же картинка. Но я безумно хочу, чтобы ты смогла простить.

— Не прощу!

— У тебя большое сердце, я уверена, что в нем найдется место для прощения. Папа выбрал другую жизнь. Я не в состоянии изменить его решение, но могу помочь изменить твое.

— Как я смогу, процедила она, — он так обидел тебя! Как ты теперь будешь?

Мама поджала губы.

— Со мной все будет замечательно.

— Нет! Ты будешь хромать всю жизнь! Это нормально? — Карина стояла на коленях, прислонившись к двери. — Ты думаешь, я не слышала, как ты плакала по ночам? Не видела, каким большим тебе стало любимое домашнее платье? Поэтому уходила из дома и вела себя, как тварь. Я никогда больше не смогу его обнять! Поцеловать! Или просто посмотреть фильм, сидя с ним на диване! Не смогу! Потому что он не будет пахнуть тобой, тебя не будет в это время на кухне! Нас уже больше никогда не будет! — она завывала, роняя слезы на бежевый паркет.

Мама молчала, вытирая слезы подолом платья, которое действительно стало на два размера больше, но она продолжала его носить, зная, что, если снимет, то наконец поверит в то, что у нее больше нет семьи.

— Да, прости меня, мама! — ее голос эхом разлетелся по комнате, вырываясь в открытое окно. — Прости меня! Прости! — она повторяла