Великий страх - Роксана Гедеон

И все-таки, повинуясь странному женскому инстинкту, я достала зеркальце. Шаловливый белокурый локон выбился из прически и с чарующей небрежностью касался щеки. Я чуть разрумянилась, губы, несмотря на гнев, в улыбке могли розоветь очень пленительно. Прошло уже семь месяцев траура, и мой наряд был уже не такой строгий. Капор оторочен белым мехом и завязан белоснежными лентами. Они хорошо оттеняли золотистую, теплого оттенка кожу. А глаза? Черные, огромные, янтарно-сверкающие, с длинными стрельчатыми ресницами, отбрасывающими загадочную тень на щеки. Что ж, даже в трауре я могу быть замечательно красивой. К тому же я такая стройная, изящная, тонкую талию можно обхватить двумя пальцами, а грудь соблазнительно облегается теплой тканью плаща. Из-под пышной бархатной юбки выглядывают зимние туфельки с перламутровыми пряжками – такие маленькие, что впору были бы Золушке…

В Версале мною восхищались очень многие мужчины. Возможно, Клавьер присоединился к их числу? Возможно, его поведение – это только бравада? Чего же он хочет в таком случае? Ведь я даже не позволю себе кокетничать с ним, не воспользуюсь ничем из того, что дала мне природа. Аристократический кодекс запрещал мне это. Я не имела права видеть в Клавьере мужчину. Только буржуа. Только банкира.

И между прочим, это правильно. Как он смеет перекупать мои векселя? Подумав об этом, я снова разозлилась. О, дайте мне только найти его!

Я приказала остановиться у одной из почтовых станций на окраине Булонского леса и принялась расспрашивать почтмейстера о Клавьере.

– Ну, такой сильный высокий мужчина, сероглазый блондин, и волосы у него сзади связаны бархатной лентой, – нетерпеливо объясняла я. – Он очень представительный. Вы не могли его не заметить!

Почтмейстер наконец понял, о ком речь.

– У него вид настоящего богача, не так ли, мадам?

– Да.

– Час назад он, кажется, заезжал сюда выпить стакан сидра. И поскакал вон в ту сторону!

Поразмыслив, я дала почтмейстеру денег и приказала привести мне лошадь. Верхом я быстрее разыщу Клавьера.

– Вы, видать, очень влюблены в этого красавчика, сударыня! – ухмыльнулся почтмейстер.

Взбешенная, я приказала ему замолчать. Он привел мне хорошую гнедую лошадь, и я, вскочив в седло по-дамски, сердито ударила по ее крупу серебряным хлыстом.

5

Я нашла его на другой стороне Булонского леса, там, где Сену пересекал мост, ведущий в Сюрен. Людей в том месте было немного, и я сразу заметила его. Клавьер имел вид человека, абсолютно ничем не занятого. Его лошадь – великолепный вороной жеребец арабской породы – была привязана к дереву, а сам он стоял лицом к Сене, задумчиво смотрел на тусклые речные воды и меланхолично курил, время от времени стряхивая пепел с сигары на землю. Одет он был совершенно не так, как всегда, – в белую простую рубашку, пикейный жилет, с галстуком, завязанным очень небрежно, сверху была наброшена совершенно простая куртка на манер тех, что носят уроженцы Швейцарских Альп. Он был в высоких сапогах и жестких брюках, предназначенных для верховой езды и перехваченных широким темным поясом. В довершение всего он был без шляпы.

– Эй, сударь! – окликнула я его, не слезая с лошади и хмурясь.

Он не спеша обернулся. Взгляд его еще какое-то мгновение оставался задумчивым, а потом снова приобрел то непонятное мне насмешливое выражение. Правда, я смогла почувствовать, что сегодня Клавьер в дурном расположении духа.

– Ах, это вы, – сказал он без всякого выражения. – Как только дело касается денег, вы прибегаете, не так ли?

– Я не прибегаю. Я искала вас в банке и…

– Вы гоняетесь за мной по всему лесу. Отлично! – Заметив, что кровь прихлынула к моему лицу, он закончил: – Я прекрасно знал, что так будет.

Я молчала, пытаясь перебороть душивший меня гнев. Чтобы выиграть время, я сошла с лошади на землю. Потом, судорожно сжимая в руках серебряный хлыст, начала говорить, и голос мой прозвучал неожиданно холодно.

– Не переоценивайте себя, сударь, воображая, что я гонялась за вами. Я была вынуждена появиться здесь, – заявила я, – потому что вы ведете себя крайне неблагородно, вы строите всякие козни и заговоры, вы…

– Заговоры? Полноте, сударыня! Не преувеличивайте.

– Нет необходимости преувеличивать; существуют факты, доказывающие, что ваши действия направлены против меня. Мне все известно. Вы явились к Паншо, заплатили ему огромные деньги…

– Огромные? – Он покачал головой. – Пустяки, сударыня. Сущие пустяки.

– И однако, из-за таких пустяков вы пришли к Паншо и купили мой вексель – не чей-нибудь, а мой, заметьте это!

– И из-за этого ваши брови так нахмурены, – произнес Клавьер и угрюмо, и насмешливо одновременно.

– Признаться, я не понимаю ваших поступков, господин Клавьер. Зачем вы купили мой вексель?

– Чтобы иметь удовольствие видеть вас, сударыня, – язвительно сказал он.

Эти ответы сбивали меня с толку. Я не хотела кричать, браниться, выражать свою ярость и возмущение, словом, я не хотела показаться фурией. Ведь я аристократка. Но, черт побери, та итальянская кровь, что текла во мне, слишком подмывала меня устроить крупную ссору, и я насилу сдерживалась. Ну, должны же светский лоск и аристократическое воспитание взять верх над моей натурой!

Он неожиданно спросил:

– Что стало с моими цветами?

– Ничего.

– Вы выбросили их?

– Я их не приняла.

– И вы признаетесь в этом, зная, что сейчас вы зависите от моего расположения?

– А почему бы мне не признаться? – спросила я холодно. – Я не боюсь вас.

– Клянусь дьяволом, вы честная женщина, сударыня! – воскликнул он яростно. – В иных случаях вам не мешало бы быть менее честной!

Я впервые видела его в таком состоянии. Его глаза метали молнии, лицо исказилось от гнева.

– Вы, кажется, мне угрожаете? – спросила я надменно. Мой ледяной тон, наверное, охладил и его. Какой-то миг он молча смотрел на меня, борясь с внезапной вспышкой гнева. Он быстро взял себя в руки. Бросил сигару в сторону, насмешливо покачал головой.

– Что вы, мадам. Угрожать ее сиятельству принцессе? Ее светлейшему сиятельству! Посудите сами – разве может жалкий банкир дойти до такого?

– Что значит этот тон, сударь? – спросила я холодно.

– Ничего. Так, шутка. Забудьте все, что я говорил.

У меня в душе вдруг возникло удивительно тягостное, тоскливое чувство непонимания того, что происходит. Впервые в жизни я не могла уяснить, чего же он все-таки добивается. Мною овладело гневное желание немедленно, сейчас же все выяснить.

– Послушайте! – сказала я громко. – Мне надоела эта игра. Я ничего не понимаю! Давайте не будем играть в прятки. Все эти споры меня ужасно утомляют. Я хочу говорить начистоту. Вы можете мне сказать, чего вы, черт побери, хотите?