Генеральская дочь. Зареченские - Мелания Соболева

Парк к этому часу будто перевернули. День отступил, оставив после себя липкий след в небе, фонари щелкнули один за другим, как будто кто-то по нервам щелкает, и Парк Горького зажил своей вечерней, пьяной жизнью. Все светилось: гирлянды, палатки, даже мусорники казались праздничными, если не всматриваться. А в центре всей этой цирковой вакханалии — колесо обозрения. Огромное, ржавое, но в огнях, как новогодняя елка на ритуале жертвоприношения. И Дашка, разумеется, выволокла меня туда, сияя, как будто ей только что обещали миллион долларов и свидание с Жигуновым.

— Ну пошли уже, — тянула она, как черт в ад. — Ну глянь, как оно светится! Прям как гирлянда на кладбище. У нас один раз в жизни будет такой вечер!

— Я высоты боюсь, — мрачно выдавила я, цепляясь взглядом за землю. — Не то чтобы визжу, но если рванет — я первая сердце выплюну.

— Это безопасно, — заулыбалась она, как Геббельс с микрофоном. — Там же вон, смотри, в каждом сидят парочки. Все живы. Даже вон тот пузатый — и то не сдох.

Я ворчала, сопротивлялась, упиралась, но, конечно, поддалась. Мы встали в очередь — длинную, как список наших с ней грехов. Я молчала, Дашка что-то трещала про кого-то из однокурсников, кто ей "сердце сломал", я слушала вполуха, глядя на тени вокруг, на кабинки, что медленно ползли по кругу, как капсулы в капкане. Очередь ползла, воздух стал прохладным, по коже пошли мурашки — не от страха, от чего-то другого. — Если мы рухнем, и я выживу — я тебя убью, — буркнула я, когда подошла наша очередь. Мужик с козлиной бородкой взял у меня билет, кивнул, как будто в ад запускал. Я даже не обернулась на Дашку — пошла, будто приговор подписала. Зашла в кабину — или как она там называется — тесная, скрипучая, пахнущая железом и старостью. Села. Дверца захлопнулась с глухим клацаньем.

И тут — смешок. Не Дашкин. Совсем не Дашкин. Знаешь, когда кровь сразу в пятки падает? Вот так. Я резко обернулась, будто за спиной кто-то дышит огнем. И он там. Саша. Зорин. Стоит, улыбается, как будто все идет по его плану.

— Если мы упадем, обещаю держать тебя в своих руках, — сказал он, и голос его был мягкий, как бархат, но я слышала в нем металл. — Даже позволю упасть на себя, чтобы ты не повредила ничего важного.

— Что ты здесь делаешь?! — прошипела я, резко глядя мимо него, за его плечо. Там не было Дашки. Ее просто не было. Колесо уже дрогнуло, пошло вверх. Я испугалась. По-настоящему. Сердце будто лизнуло током. Я села, резко, вжалась в спинку, как будто она могла меня спасти.

— Приехал на день города, — спокойно ответил он, как будто это был не неожиданный захват, а приглашение на танец.

— И решил зайти со мной в одну кабинку?! — почти выкрикнула я, голос дрогнул, но я не дала ему сорваться. Он сел напротив, медленно, не отводя взгляда, и в этом взгляде было все: и нежность, и злость, и предупреждение.

— У тебя слишком много желающих посидеть с тобой в одной кабинке, Алина. Я решил, что пора очередь сократить.

Он выглядел иначе. Не как тот Шурка, что пахнет формой, порохом и законами, не как тот, с кем на «вы» даже в мыслях. Сейчас он был… слишком живой. Настолько, что сердце будто взяли в кулак и сдавили. Белый свитер — легкий, будто случайно надел, но сидел он на нем, как будто под него скроили. Джинсы — простые, синие, как школьная весна, когда за такими, как он, бегают все дурочки во дворе, а он смеется, не замечая, как рушатся девичьи миры от одного взгляда. Без формы он был не просто красив. Он был опасно доступен. Такой простой, что аж больно.

— Я серьезно. — Голос прорезал мне мысли, как нож бумагу. — Зачем ты зашел со мной?

— Можешь выкинуть ту папку, что дал тебе Толик. Он больше к тебе не подойдет. — Голос холодный, как затвор. Не шутит. И я замерла. Внутри все похолодело, как будто кто-то вылил ведро воды.

— Откуда… откуда ты знаешь про папку? — слова выходили с трудом, будто я глотаю камни.

— Я ведь обещал, что разберусь с ним. Сказал, что не позволю ему обидеть тебя.

— Ты следил за мной… — дыхание сбилось, в груди сгустился ком.

— Вообще-то я следил за ним. Просто убил двух зайцев одним выстрелом.

— Что ж, молодец. Прости, награду тебе не выдам. — Я скривила губы, потому что только сарказм удерживал меня от истерики.

— Черт… даже диплома не будет? — изобразил он обиду, но в глазах горела та же упрямая сталь.

— Мой отец говорил с тобой? — спросила я резко, не думая, просто выстрелила вопросом в лицо. Он замер. Зрачки расширились, как у хищника.

— Говорил. — Коротко. Твердо. Как будто это был приказ, а не разговор.

— И почему ты здесь, раз говорил с ним? — я смотрела ему в лицо, не мигая, будто могла достать до души через глаза. — Уверена, беседа была не милой.

— Потому что я так захотел. Захотел увидеть тебя.

Сердце дернулось. Не просто скакнуло — вырвалось, как зверь, из клетки. Я сжала мишку в руках, будто тот мог защитить меня от него.

— Я не хотела! — голос сорвался, сорвался и обнажил все. — Не хотела видеть тебя! Перестань вести себя так, будто между нами все… нормально!

— Все честно. Ты избегала меня. Какой реакции ты ожидала? — его голос не дрогнул, но в глазах было напряжение, как перед выстрелом.

— Это я избегала?! — я ахнула, возмущение пробежалось по коже, как ток. — Знаешь что… вали к черту, лейтенант хренов! Мне не нужно от тебя ничего — ни защита, ни чертова забота!

Я резко встала, качнулась, и в этот момент колесо дернулось, как будто мир сам устал терпеть. Мы оказались на самом верху, город под нами — искрящийся, как разбитая люстра, а я потеряла равновесие. Сердце сорвалось вниз раньше, чем тело. Но он уже был рядом. За одно движение. Резко, без слов, схватил меня за талию обеими руками и притянул к себе, как будто я — его часть, и он просто возвращал ее на место. Его ладони — сильные, горячие, настоящие. Они обхватывали меня, как капкан из жара, как броня, как обещание. Мое тело вжалось в